Но за слепыми его окнами, чудилось ей, шла какая-то жизнь, и нельзя застигать ее врасплох. Кто-то должен предупредить: «Берегитесь! Вы в опасности, вас сносят!» Еще плотники не пришли, а Вилли уже подсчитывал выгоду.
– За балюстраду дают пятьдесят фунтов! – сообщал он. Или:– Сбагрил камин. – Или:– Крышу отрывают прямо с руками.
Как-то ночью он проснулся и увидел, что она стоит у окна.
– Что случилось?
– Чей-то крик послышался.
– Лиса, – сказал он. – А может, совка.
– Похоже на павлина. Он через силу рассмеялся.
– Тебе приснилось. Десять лет прошло, как его отсюда забрали.
И он отвел ее в постель.
– Конечно, совка, – чуть слышно проговорила она. – Больше некому.
И все-таки то был резкий, требовательный крик павлина, звавший майора заступиться за своих, поднявший всех на ноги.
А наутро явились плотники. Их было двое. Они приехали на стареньком автомобиле, в прицепе лежали инструменты. Рейнберд оказался крупным стариком, белоголовым и румяным. На нем был плисовый жилет, украшенный золотой часовой цепочкой с рубиновым брелоком, под воротник серой фланелевой рубашки заправлен шелковый шарф. На пальце носил кольцо с печаткой – в мужчинах она этого не понимала, но ему шло кольцо, и шелковый шарф был к лицу.
– Выпейте чашку чая, – предложил Вилли, – а потом посмотрите дом.
– А хозяйка не рассердится?
– Что вы, приятель, ей будет только в радость, – рассмеялся Вилли, единовластно решавший такие вопросы.
– Можно тогда пригласить моего парнишку?
– Само собой, – сказал Вилли.
– Я хозяйку спрашивал, – галантно уточнил Рейнберд, но Вилли пропустил это мимо ушей, как пропускал многое. Парнишке было лет шестнадцать, он был высокий и неразговорчивый.
– Внук? – спросил Вилли.
– Сынок, – ответил Рейнберд.
– Вот это да! – сказал Вилли.
– Он не первый у меня и – как знать? – может, не последний, – без тени улыбки объявил старик.
Чтобы сменить невыгодную для себя тему, Вилли отвел старика к окну.
– Вон он. Там пропасть хорошего материала.
– Жалко такой сносить, – сказал Рейнберд. – Сокровище, а не дом. Лучше этот сломать, а в старый переехать. В тех стенах неплохо можно пожить.
У нее екнуло сердце.
– А аренда какая? – вскричал Вилли. – Ведь никаких денег не хватит!
– Они окупятся, – сказал Рейнберд и поверх его головы взглянул на женщину.
– Черт возьми! – поразился Вилли. – Кому сказать – не поверят: чтобы человек сам отговаривал себя от работы, и от хорошей работы!
А она порадовалась, что главное он проморгал: как старик посмотрел на нее, как она покраснела.
Может, ему и жалко было дом, но дело свое старик знал хорошо. Каждый день он отпускал нагруженными несколько грузовиков. Они сорвали деревянную обшивку, сняли перегородки; с помощью блока и ворота выкорчевали камины, сложенные из превосходного мягкого камня; когда дом стал пустой раковиной, взялись за крышу и стены.
Она не ходила смотреть, только слышала, как все более гулко стучат молотки, и вот со стропил уже прыгает эхо навстречу низкому голосу старика и смеху мальчишки. Наедине с отцом мальчик смеялся не переставая, а при ней умолкал и замыкался. Но она часто перехватывала его взгляд. В полдень они всегда заходили налить чаю в термосы, съесть бутерброды.
– Какой он у вас тихий, – сказала она однажды его отцу.
– Только с вами, хозяйка, – сказал Рейнберд. – Он теряется перед женщинами. Его мать умерла родами.
– Простите, что завела такой разговор, – сказала она.
– Счастливая была женщина.
Она хотела спросить почему и не решилась, но он знал ее мысли и улыбнулся.
– Потому что ее любили, – сказал он. – У меня было две жены, и обеих я любил. И обеим было хорошо. Любовь и умное обращение.
– Попробовал бы кто подступиться ко мне с умным обращением! – вспыхнула она. Ее раздражали его спокойная самоуверенность и не идущая из головы мысль, что те мертвые женщины изведали тайну, к которой она никогда так и не прикоснется.
– Не зарекайтесь, раз еще не пробовали, – с улыбкой сказал старик. Она поняла, что он имеет в виду Вилли, у которого в сердце жила только ненависть, и выбежала из комнаты.
В ту ночь она снова слышала пронзительный крик павлина. Но уже поздно было звать на помощь – от дома почти ничего не осталось. Завтра работы кончатся. Интересно, будет она его вспоминать, этого негромкого, уверенного в себе старика, не признававшего преград – в том числе на пути к ней. Она заснула тревожным сном, и во сне к ней подошел неразговорчивый мальчик и, смеясь, крикнул: «Смотрите, что он делает!»
Вилли обедал, когда она услышала крик мальчика. Она подбежала к окну: опустившись на колени, Рейнберд что-то рассматривал, а вокруг носился, приплясывая, мальчик и трубил в сложенные ладони.
– Вилли, посмотри-ка, – сказала она и почему-то положила руку себе на горло.
Вилли подошел к окну.
– Что-то нашли, – сказал он и выбежал, как был, без жилета.
Впервые после того раза, когда Вилли крушил стену, она пришла на место, где прежде стоял дом.
– Что тут у вас? – крикнула она.
– Клад! – ответил Вилли. – Сотни монет.
– Под очагом зарыли, – объяснил Рейнберд. – Надо полагать, несколько веков назад.
– Порядочные деньги! – волновался Вилли. Он поскреб монету перочинным ножиком. – Вроде серебро, ей-богу!
В тонкой белой пыли лежали сотни вафельно-тонких погнувшихся монет. Они вчетвером выложили их на пол очага, пересчитали – триста сорок две штуки.
– Зарыли во время гражданских войн или еще в какое-нибудь лихолетье, а потом забыли, – сказал Рейнберд, поблескивая глазами.
– У меня есть приятель в городе, отвезу ему – пусть оценит, – сказал Вилли.
1 2 3