– Она внезапно ощутила, что ничего еще не сделала, хотя ей уже тридцать один год.
– Неужели я выгляжу настолько старше своих лет? – На этот раз в его голосе послышалось беспокойство.
– Да нет, мои вопросы вызваны тем, что профессионально вы сделали неизмеримо больше, чем я.
– Но мне не приходилось отвлекаться на замужество и воспитание детей, – сказал он, и ей послышалась тоскливая нотка в его голосе.
Она уже допила кофе.
– Могу ли я попросить еще чашку?
Он налил ей кофе с видимым удовольствием, и в течение всего остатка дня, пока он показывал ей питомник, она чувствовала, как благородная жидкость согревает ей кровь.
Питомник был тогда другим. Намного меньше. И никаких медных эльфов. В тот день, семь лет назад, ни Ивен, ни Шон и не слышали о существовании такого вида игрунок, а пятиконечное строение существовало только в замысле архитектора. Тогда Ивен был удовлетворен помещениями для игрунок. Они осмотрели два длинных бетонных здания с холлами посередине и двумя рядами клеток для обезьян, а также рядом клеток для птиц. В одном здании содержались несколько семей серебристых игрунок, которыми Ивен занимался в последние годы. Другое здание, на краю каньона, совсем новое, стояло пустым; его девять клеток ожидали прибытия красноухих игрунок.
Каждое утро начиналось с кофе на диване Ивена. За чашкой кофе они разрабатывали программу действий на день. Шон поймала себя на том, что каждый день с нетерпением ожидает этих получасовых «совещаний». Она носила в себе память о них весь остаток дня, иногда и ночи. Со временем она начала рассказывать ему не только о планах относительно красноухих и своих научных идеях; могла рассказать и о шутке Джейми за завтраком, о том, что Хэзер впервые улыбнулась осмысленной улыбкой. Она рассказывала о своем отце, как он один воспитал ее, как он мог исцелить животное одним прикосновением правой руки. Она говорила о том, сколь многим пожертвовал ради нее Дэвид, переселившись поближе к питомнику: он бросил работу и предоставил самих себе родителей, живших далеко на востоке. Линн теперь тоже жила здесь, в Сан-Диего, и Шон знала, что Дэвид считает, что они с сестрой предали своих родителей. Хотя он никогда не говорил об этом. Он знал, сколь важно это место для карьеры Шон, и с удовольствием проводил время дома с их маленькой дочерью.
Ивен был гораздо более сдержанным, но постепенно и он рассказал ей о своей семье – об отсутствии семьи. Ему недоставало личного самоотождествления, сказал он, этим и было вызвано стремление сделать себе имя в науке. Работа занимала все его время. Он почти не встречался с женщинами, знакомясь с ними в основном при посещении церкви. У него была одна серьезная связь, которая прекратилась два года назад, когда его возлюбленная сказала, что сыта по горло его одержимостью работой.
– Она сказала мне: «Или я, или обезьяны, Ивен», – смеялся он. – Ей следовало бы знать меня лучше, чтобы не предъявлять подобных ультиматумов.
В послеобеденное время, в те первые дни работы в питомнике, Шон запиралась в своем квадратном кабинете, чтобы нацедить из груди молока для Хэзер Она хранила его в маленьком холодильнике, стоявшем в кабинете Ивена, и вечером приносила домой, чтобы Дэвид кормил им Хэзер на следующий день. Хэзер никогда не противилась кормлению, когда бутылочка была в руках у Дэвида.
Когда Хэзер исполнилось два месяца, Дэвид нашел работу на радио в качестве репортера по дорожному движению. Радиостанция специализировалась на классической музыке. Ему не сразу удалось убедить администрацию" в том, что он сможет совмещать работу репортера и свои полеты на самолете. Для него это была идеальная работа: он был в гуще событий и в то же время далеко от них, в воздухе.
В течение последующих трех недель, пока они не нашли няню, Шон брала Хэзер с собой на работу. Это было то еще времечко! Она носила Хэзер с собой на лямках, укрепленных на плечах, или возила на коляске по территории питомника, пока не нашлась няня.
К концу первой недели Ивен называл Хэзер не иначе как «своим любимым маленьким приматом». Он умолял позволить ему поносить ее на лямках с собой по питомнику и всегда одной рукой поддерживал ее, как будто не надеясь на прочность подвешенной на лямках корзины. Иногда Шон заставала его за беседой с ее малюткой: он что-то втолковывал в шаткую головку Хэзер. К началу второй недели он попросил Шон не запираться в своем кабинете во время кормления. Она не могла найти убедительных причин для отказа, хотя си уже тогда приходилось вести борьбу со своими чувствами к нему. Присутствие Ивена при кормлении заставляло Шон. убеждать себя в том, что она не чувствует и не может чувствовать влечения к нему как к мужчине.
– Ивен нуждается в ребенке, – сказал она Дэвиду за обедом. – Если у вас там на радио есть подходящая женщина, подумай об этом, ладно?
– Ладно. – Дэвид поправил стул под Джейми и убрал у мальчика волосы со лба.
– Он очень мило обращается с Хэзер. Он даже укачал ее сегодня после еды. – Это напоминало признание, которое ребенок делает своим родителям, чтобы узнать, не допустил ли он какой-нибудь ошибки. Она допустила.
– Ивен присутствовал при кормлении? – Дэвид положил вилку на тарелку.
– Да.
– Дело довольно интимное, тебе не кажется? Все-таки он чужой.
– Он не чужой.
Дэвид снова взял вилку и кивнул.
– Извини. Ты права. Это просто ревность: он может видеть Хэзер в течение дня, а я нет. Я скучаю по ней.
Шон вернулась к еде с чувством вины. Милый, во всем доверяющий ей Дэвид. Ему и в голову не приходит, что настоящим поводом для ревности могли бы стать ее чувства к Ивену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112