Олег Николаевич громко расхохотался, в результате чего опрокинул себе на брюки тарелку с салатом. «Черт!» — выругался он. Глаза Марии Викторовны наполнились слезами, и она закрыла лицо ладонями. Агнесса Ивановна выставила тощую руку и закричала, указывая пальцем на меня:— Это все он виноват! Его влияние! Я предупреждала!.. Предупреждала!..Катя же в ответ что было сил ударила по клавишам и затянула не своим голосом:— Бе-е! Хряп-хряп! Бе-е!Семен Петрович с прытью, неожиданной для его внушительной фигуры, подскочил к роялю, сбросил Катины руки с клавиатуры и с шумом захлопнул крышку. Катя уронила голову на грудь, тихо всхлипнула и вдруг стремительно выбежала из комнаты. Секунду я сомневался, а потом кинулся следом.Я догнал Катю только на улице. Она вбежала на бульвар, села на скамейку и заплакала. Я набросил на ее плечи свою куртку и присел рядом. Катя никак не ответила на мой жест и продолжала всхлипывать. Так мы просидели долго.Я слушал бормотание ветра в голых кронах деревьев, шум автомобилей, мелькавших за низкой чугунной оградой, невнятные голоса редких прохожих. Вечер выдался сырой и холодный. Он забрался мне под свитер, потом под рубашку, коснулся кожи и отпрянул, словно не верил своей удаче, потом коснулся смелей, крепко обхватил тело длинными мокрыми пальцами и дерзко полез внутрь, к самому сердцу, которое качало и качало кровь, гнало ее по артериям и венам. Я прислушался к его равномерным ударам и, положив палец на запястье, подсчитал пульс. Получилось — семьдесят. Я прикинул, сколько это будет в час и в сутки. Потом — в год. Полученное число помножил еще на семьдесят.Катя уже не плакала и сидела, устремив неподвижный взгляд в землю. Наконец она повернулась ко мне. Было уже совсем темно. Свет уличного фонаря обвел темными кругами ее глаза и спрятал в густой тени половину лица.— Замерз? — спросила она.— Да нет, ничего, — бодро ответил я.— Прости меня. Возьми… — Она начала стаскивать с плеч мою куртку, но я остановил ее.— Не надо, мне не холодно, — сказал я. — Знаешь, пока мы сидели здесь, я сосчитал, сколько ударов совершает человеческое сердце в течение всей жизни.— Ну и сколько же? — равнодушно спросила Катя.— Много. При пульсе семьдесят ударов в минуту и, если принять продолжительность жизни в семьдесят лет, получается 2 575 440 000 ударов.— Пульс не бывает постоянным, — сказала Катя. — Это же в среднем.— В среднем — много.— Порядочно, — согласился я. — 4200 ударов в час, 100 800 — в сутки… Короче, миллионов по шестьсот мы с тобой уже отстучали…— Что же мне делать теперь? — спросила Катя.— Не знаю, — ответил я.— Я не могу идти домой, — сказала Катя.— Что же ты, так и будешь жить на этой лавке?— Да, — согласилась Катя. — Так и буду.Я увидел профессора Кузнецова. В густой тени деревьев, словно надеясь, что его не заметят, он шел медленно и осторожно. Когда Семен Петрович остановился в двух шагах от нас, я встал. Катя осталась сидеть, сжавшись в комок, стараясь не смотреть на отца. Неловкость ситуации была очевидна. Семен Петрович снял с ее плеч куртку и накинул на них пальто, которое принес с собой. Куртку он вернул мне: «Спасибо». Потом присел на краешек скамейки и достал из кармана сигареты. Заметив, что я все еще стою, кивнул: «Садись, Иван». И, распечатав пачку «Явы», предложил мне сигарету. Мы закурили, но после первой же затяжки Семен Петрович отчаянно закашлялся и, скомкав сигарету, отбросив ее в сторону, проговорил извиняющимся тоном:— Не получается. Я ведь не курил никогда… Так, побаловаться решил…Катя сидела неподвижно, втянув голову в плечи. Семен Петрович откашлялся в кулак и деликатно провел ладонью по ее волосам.— Ничего, Катюша, — сказал он тихо. — Ничего. — Он привлек ее к себе, и Катя уткнулась лицом ему в грудь. — Гости разошлись. Надо идти домой.— Я не могу, папа, — глухим голосом произнесла Катя. — Не могу. Мне так плохо… Если бы ты знал…— Я понимаю, понимаю, — сказал Семен Петрович. — Видишь, какая она — наша жизнь? Не знаешь, с какого конца ударит… — Он вздохнул и добавил: — Все равно ведь никуда не спрячешься…— Как мне быть теперь, папа? Как быть?— Ничего, все пройдет, Катюша… Пойдем домой… Поздно уже…Они встали. Семен Петрович подал мне руку и сказал:— До свиданья, Иван. Мы пойдем теперь… Но ты не пропадай! Обязательно звони.— Обязательно позвоню, — обещал я, отвечая на рукопожатие.Семен Петрович дружески похлопал меня по плечу.— Эх вы, молодые, зеленые! — отечески произнес он. — Ничего, перемелется — мука будет.— Конечно, будет, — согласился я.Семен Петрович улыбнулся и потянул Катю за рукав.— Пойдем, Катюша.Катя исподлобья взглянула на меня. Не знаю почему, но в тот момент я вдруг ясно понял, что мы никогда больше не увидимся с ней. Я понял также, что и она думает об этом.— До свиданья, Катя.— До свиданья, Иван.Я смотрел им вслед. До тех пор, пока их фигуры не растворились в темной глубине бульвара. Был двенадцатый час ночи.Сергей Степанович Воробьев нисколько не удивился моему позднему визиту. Напротив. С укором в голосе он проговорил:— А я уже думал, что ты не придешь. Что ж ты?— Я не мог. Занят был, — ответил я.— Ладно… Ты как раз вовремя… — сказал Воробьев.Последовав за ним, я вошел в знакомую комнату, и свет не скрытой абажуром лампы ослепил меня после темного коридора. Сергей Степанович мигом выключил ее и, пройдя к окну, отворил его настежь. Холодный свежий воздух, словно вода в пробоину тонущего корабля, потоком ворвался в комнату. Озадаченный происходящим, я хотел было спросить, что все это значит, но Воробьев, будто догадавшись, приложил палец к губам и поманил меня к окну. Я подошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23