— Мне надо поговорить с госпожой, — повторила я.— Что случилось? — подозрительно нахмурилась Таннеке. — Ты что-нибудь натворила?— Квартал, где живут мои родные, могут закрыть на карантин. Мне надо к ним сходить.— Ах вот что, — нерешительно проговорила Таннеке. — Не знаю, что тебе сказать. Тебе придется спросить разрешения у госпожи. Она сейчас с моей хозяйкой.Катарина и Мария Тинс были в комнате с распятием. Мария Тинс, по обыкновению, курила трубку. Когда я вошла, они замолчали.— Что тебе нужно, девушка? — буркнула Мария Тинс.— Прошу вас, сударыня, — обратилась я к Катарине. — Я узнала, что квартал, где живет моя семья, могут закрыть на карантин. Мне бы хотелось их повидать.— Что? И принести сюда заразу? Ни в коем случае! С ума ты, что ли, сошла?Я посмотрела на Марию Тинс, что еще больше взбесило Катарину.— Я сказала — ни в коем случае! Это я решаю, что тебе разрешить, а что запретить. Ты что, забыла?— Нет, сударыня, — сказала я, потупив глаза.— Я тебя и по воскресеньям туда не буду отпускать, пока опасность заразы не минует. Иди же, чего ты здесь торчишь? У нас дела.Я вынесла во двор грязное белье и села спиной к двери: мне никого не хотелось видеть. Я отстирывала платье Мартхе и плакала. Когда я почувствовала запах трубки Марии Тинс, я вытерла глаза, но не обернулась.— Не будь дурочкой, милая, — раздался у меня за спиной голос Марии Тинс. — Ты ничем не можешь им помочь, и тебе надо позаботиться о собственной безопасности. Ты же умница — неужели ты этого не понимаешь?Я ничего не ответила. Через некоторое время запах трубки исчез.На следующее утро хозяин пришел в мастерскую, когда я подметала пол.— Мне очень жаль, что твою семью постигло такое несчастье, Грета, — сказал он.Я подняла на него глаза. Его взгляд светился сочувствием, и, набравшись смелости, я спросила:— Вы не знаете, сударь, карантин уже объявили?— Да, вчера утром.— Спасибо, сударь.Он кивнул и повернулся идти. Но тут я сказала:— Можно мне у вас еще что-то спросить, сударь? Про картину.Он остановился в дверях:— Что такое?— Когда вы смотрели в ящик, он сказал вам, что из картины надо убрать карту?— Да, сказал. — Он впился в меня взглядом, как аист, увидевший зазевавшуюся рыбешку. — А тебе картина больше нравится без карты?— Да, она стала лучше.Вряд ли я осмелилась бы сказать ему такое в другое время, но беда, постигшая моих родных, прибавила мне дерзости.Он улыбнулся такой теплой улыбкой, что моя рука судорожно стиснула веник.
Работа валилась у меня из рук. Меня не покидала тревога за мою семью, и мне было безразлично, чисто ли я вымыла полы и хорошо ли солнце выбелило простыни. Когда я раньше старалась изо всех сил, никто ни разу меня не похвалил, но все заметили, когда я стала работать небрежно. Лисбет пожаловалась, что я дала ей фартук с пятнами. Таннеке ворчала, что я так мету пол, что пыль оседает на посуде. Катарина несколько раз отругала меня — за то, что я забыла погладить рукава ее рубашки, за то, что вместо селедки я купила треску, за то, что не уследила за очагом и огонь потух.Проходя мимо меня в коридоре, Мария Тинс пробормотала:— Возьми себя в руки, девушка.Только в мастерской я убиралась так же старательно, как прежде, соблюдая его приказ ничего не сдвигать с места.Когда наступило первое воскресенье, в которое мне не позволили пойти домой, я сначала не знала, что с собой делать. В нашу церковь я пойти тоже не могла — она была в закрытой зоне. Но и в доме мне оставаться не хотелось. Не зная, что делают католики по воскресеньям, я все равно не хотела находиться среди них.Они ушли все вместе на службу в иезуитской церкви. Девочки надели нарядные платья, и даже Таннеке приоделась: на ней было бежевое шерстяное платье, и на руках она держала Иоганна. Катарина шла очень медленно, опираясь на руку своего мужа. Мария Тинс заперла за собой дверь. Я стояла на площадке перед домом, раздумывая, куда пойти. В стоящей напротив нашего дома Новой церкви колокола пробили время.В этой церкви меня крестили, подумала я. Неужели меня не пустят туда на службу?Я прокралась в огромную церковь, ощущая себя мышью, забравшейся в богатый дом. Внутри был прохладный полумрак. Гладкие белые колонны вздымались ввысь, подпирая потолок, который, казалось, был почти так же далеко, как небо. За алтарем стояла величественная мраморная гробница Вильгельма Оранского.Я не увидела ни одного знакомого лица. На скамьях сидели люди в темной одежде, которая была гораздо более модно скроена и сшита из более дорогого сукна, чем мне когда-нибудь придется носить. Я присела в укромном местечке за колонной, но, поминутно ожидая, что кто-нибудь спросит, что я здесь делаю, почти не слышала службы. Когда она кончилась, я поспешила уйти, пока ко мне никто не подошел. Я обошла кругом церкви и посмотрела на наш дом, стоявший по другую сторону канала. Дверь все еще была заперта. Видно, католические службы продолжаются дольше наших, подумала я.Я пошла в направлении своего родного дома и остановилась, только дойдя до ограждения, у которого дежурил солдат. Улицы с другой стороны ограждения были пустынны.— Как там дела? — спросила я солдата.Он пожал плечами и ничего не ответил. Ему было явно жарко в шляпе и плаще, потому что, хотя солнце скрывалось за облаками, было тепло и даже душно.— А список умерших где-нибудь есть? — с трудом выговорила я.— Пока нет.Это меня не удивило — списки всегда вывешивались с опозданием, и к тому же были неполными. Куда точнее были слухи.— Вы не знаете… не слышали про старого мастера Яна?..Подошли еще люди и стали задавать те же вопросы.— Я ничего не знаю, — сказал солдат. — Ждите, когда вывесят списки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65