— А, вот она где, большеглазая служанка, — воскликнул он, встав передо мной. — Ну здравствуй, милочка. — И он одной рукой схватил меня за подбородок, а другой поднес к моему лицу свечу. Мне совсем не понравилось, как он на меня смотрел. — Тебе надо написать ее портрет, — сказал он кому-то через плечо.Там стоял хозяин. У него было хмурое лицо. Мне показалось, что он хочет одернуть своего патрона, но не решается.— Грета, подлей-ка мне вина. — Питер-старший выскочил из комнаты с распятием и протянул мне бокал.— Сию минуту, сударь.Я дернула головой, чтобы освободить подбородок, и быстро пошла к Питеру. Спиной я ощущала, как за мной следят две пары глаз.— Простите, сударь, но кувшин пуст. Я сейчас схожу за вином на кухню.И я поспешила от них, держа кувшин так, чтобы они не заметили, что он полон.Когда я вернулась на это место через несколько минут, меня дожидался только Питер.— Спасибо, — тихо сказала ему я и наполнила бокал.Он мне подмигнул:— Стоило тебя выручить хотя бы для того, чтобы услышать, как ты меня называешь «сударь». Больше небось не придется.Он поднял бокал, как бы насмешливо приветствуя меня, и выпил. * * * После праздника на нас обрушилась зима, и дом стал холодным и серым. Ждать больше было нечего. Надо было привести дом в порядок — и все. Девочки, даже Алейдис, стали капризничать, требовали внимания и ничем не хотели помогать. Мария Тинс большую часть времени проводила у себя наверху. У Франциска, который вел себя безукоризненно во время праздника, стало пучить животик, и он почти непрерывно плакал. Плакал он так пронзительно, что его было слышно везде — во дворе, в мастерской, в подвале. Катарина, к моему удивлению, была с ним терпелива и ласкова, но кидалась на всех прочих, даже на своего мужа.Пока шли приготовления к празднику, я меньше думала об Агнесе, но теперь она не шла у меня из головы. Я все время думала о ней, напоминая сама себе собаку, которая лижет рану, чтобы она быстрей зажила, но делает себе только хуже.А самое плохое было то, что хозяин на меня сердился. С того вечера, когда меня поймал в коридоре Ван Рейвен, может быть, даже с того дня, как он увидел улыбавшегося мне Питера, он почти перестал меня замечать. А я, как назло, все чаще сталкивалась с ним. Хотя он подолгу отсутствовал — в частности, чтобы сбежать от плача Франциска, — всегда почему-то получалось, что я входила с улицы, когда он выходил из дому, или спускалась с лестницы, когда он по ней поднимался. Или подметала комнату с распятием, когда он заглядывал туда в поисках Марии Тинс. Однажды, отправившись по поручению Катарины на Рыночную площадь, я встретила его и там. При каждой встрече он вежливо кивал и, не глядя на меня, уступал дорогу.Я его чем-то обидела, но чем?Мастерская тоже стала холодной и серой. Раньше в ней жизнь била ключом — здесь писались картины. Теперь же, хотя я старательно сметала оседавшую на мебели пыль, это была просто пустая комната, в которой вроде бы ничего, кроме пыли, и не могло появиться. Мне было очень жаль, что мастерская стала таким печальным местом и я больше не могу находить в ней убежище.Как-то утром Мария Тинс пришла отпереть мне дверь мастерской и обнаружила, что она уже отперта. В полумраке мы различили, что хозяин спит за столом, положив голову себе на руки. К двери он был обращен спиной, и Мария Тинс попятилась.— Наверное, пришел сюда, чтобы не слышать плача малыша, — пробормотала она.Я попробовала еще раз заглянуть в комнату, но она загораживала дверь. Потом тихо ее прикрыла.— Уберешься попозже. Не беспокой его.На следующее утро я открыла в мастерской все ставни и стала оглядываться, ища, что бы мне тут сделать — что-нибудь потрогать, против чего он не станет возражать, что-нибудь передвинуть, чего он не заметит. Все стояло на своих местах — стол, стулья, письменный стол, заваленный книгами и бумагами, комод, где хранились кисти и нож, аккуратно положенный сверху, прислоненный к стене мольберт, рядом с которым лежали чистые палитры. Те вещи, которые он изобразил на картине, или были убраны в кладовку, или вернулись в дом, где их использовали по назначению.Колокол Новой церкви начал отбивать время. Я подошла к окну и выглянула. К шестому удару я уже знала, что сделаю в мастерской.Я подогрела воды, захватила мыло и чистые тряпки, принесла их в мастерскую и принялась мыть окна. Чтобы добраться до верхних рам, мне пришлось вскарабкаться на стол.Я домывала последнее окно, когда вошел он. Предчувствуя недоброе, я опасливо обернулась через плечо.— Сударь, — проговорила я, не зная, как объяснить мой внезапный порыв отмыть окна.— Стой!Я испуганно замерла.— Не шевелись.Он смотрел на меня, словно увидев призрак.— Простите, сударь, — сказала я, опуская тряпку в ведро с водой. — Мне надо было спросить у вас разрешения. Но вы ведь сейчас все равно ничего не рисуете, и…Он как будто не сразу понял, о чем я говорю, потом покачал головой:— А, ты про окна. Можешь продолжать.Мне не очень хотелось мыть окна в его присутствии, но, поскольку он, видимо, не собирался уходить, у меня не было выхода. Я пополоскала тряпку, выжала ее и начала снова протирать стекла.Покончив с окном, я отступила посмотреть, как оно выглядит. Через стекло лился чистый свет.— Вам так больше нравится, сударь? — спросила я.— Посмотри на меня опять через плечо.Я выполнила его требование. Он внимательно в меня вглядывался. Наконец-то он опять стал обращать на меня внимание.— В комнате стало светлее, — сказала я.— Да, — отозвался он. — Да.На следующее утро стол опять был отодвинул в угол и накрыт красно-желто-синей скатертью. У задней стены стоял стул, а над ним висела карта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65