От входа в дом была видна башня Новой церкви, стоявшей прямо напротив на другой стороне канала. Странно, что католики выбрали дом с видом на церковь, в которую никогда не заходят, подумала я.— Значит, это ты и есть новая служанка? — услышала я голос у себя за спиной.В дверях стояла женщина с широким лицом, испещренным рябинами оспы. У нее был большой нос картошкой и толстые губы, которые она так плотно поджимала, что рот казался маленьким. Глаза у нее были светло-голубые, как летнее небо. На ней было серо-коричневое платье поверх белой блузки, капор, завязанный сзади, и фартук — не такой чистый, как мой. Она загораживала собой всю дверь, так что Мартхе и Корнелии с трудом удалось протиснуться мимо нее. Руки у нее были сложены на груди и в глазах была опаска.«Она боится, что я подорву ее авторитет, — подумала я. — И будет мной помыкать, если я позволю».— Меня зовут Грета, — сказала я, спокойно встречая ее взгляд. — Да, я буду работать здесь служанкой.Женщина переступила с одной ноги на другую.— Тогда заходи, — помедлив, сказала она и отступила от двери, открыв доступ в дом.Я переступила порог.У меня в памяти навсегда осталось первое впечатление, которое на меня произвела прихожая: какое множество картин! Я остановилась в дверях, вцепившись в свой узелок и изумленно вытаращив глаза. Картины мне приходилось видеть и раньше — но не в таком количестве и не в одной комнате. На самой большой картине были изображены двое почти обнаженных борющихся мужчин. Я не помнила такой истории в Библии и подумала, что это, наверное, католический сюжет. Другие картины были на более знакомые темы: натюрморты с фруктами, пейзажи, корабли на море, портреты. Казалось, что их написали разные художники. Которые же из них принадлежат кисти моего нового хозяина? Как-то я представляла его картины иначе.Впоследствии я узнала, что картины были написаны другими художниками — хозяин редко оставлял в доме законченные картины. Он был не только художником, но и торговцем картинами, и картины висели на стенах почти во всех комнатах, даже там, где спала я. Всего их было около пятидесяти, но их число менялось — некоторые он продавал.— Иди-иди, нечего таращиться.Женщина зашагала по длинному коридору, который шел по одной стороне дома до самой задней стены. Я следовала за ней. Вдруг она свернула в комнату слева. На противоположной двери стене висела картина размером больше меня. На ней был изображен Христос, распятый на кресте, а внизу стояли Божья Матерь, Мария Магдалина и святой Иоанн. Я постаралась не показать своего изумления, но была поражена размерами картины и ее сюжетом. «Католики не так уж отличаются от нас», — сказал отец. Но в домах протестантов не было таких картин, их даже не было в церквах. Я вообще такого нигде не видела. А теперь мне придется смотреть на эту картину каждый день.В уме я называла эту комнату «комнатой с распятием» и всегда чувствовала себя в ней неуютно.Картина так меня поразила, что я заметила сидящую в углу женщину, только когда она заговорила:— Что ж, девушка, вот тебе и пришлось увидеть что-то новое.Она сидела в мягком кресле и курила трубку. Сжимавшие мундштук зубы были коричневыми, а пальцы запачканы чернилами. В остальном она была безукоризненно опрятна — и черное платье, и кружевной воротник, и накрахмаленный белый капор. Хотя ее морщинистое лицо казалось суровым, в глазах притаилась улыбка.Она была из тех старух, которые, представляется переживут всех своих детей.Это мать Катарины, вдруг подумала я. И дело не в том, что у нее тот же цвет глаз и что из-под капора у нее, так же как у ее дочери, выбивается кудрявый локон — только совсем седой. Она держится как человек, привыкший руководить уступающими ей в уме людьми — такими, как Катарина. Я поняла, почему меня привели к ней, а не к ее дочери.Она, казалось, смотрела на меня не очень внимательно, но ее глаза явно замечали все. Когда она прищурилась, я почувствовала, что она прочитала мои мысли. И я повернула голову так, чтобы оборки капора закрыли мое лицо.Мария Тинс с усмешкой затянулась.— Правильно, девушка. Держи свои мысли при себе. Значит, ты будешь служить у моей дочери. Она пошла по магазинам. Таннеке покажет тебе дом и объяснит, в чем будут заключаться твои обязанности.Я кивнула:— Хорошо, сударыня.Таннеке, стоявшая рядом с креслом, в котором сидела старуха, прошла мимо меня к двери. Я последовала за ней, ощущая на спине проницательный взгляд Марии Тинс. И опять услышала смешок.Таннеке сначала повела меня в заднюю часть дома, где располагались кухня и прачечная, а также две кладовки. Из прачечной дверь вела во внутренний дворик, завешанный сохнущим бельем.— Для начала тебе надо будет все это выгладить, — сказала Таннеке.Я ничего не ответила, хотя, на мой взгляд, солнце еще не успело как следует выбелить белье.Потом она повела меня обратно в дом и показала в одной из кладовок люк с лестницей, которая вела под пол.— Здесь ты будешь спать, — объявила она. — Брось вниз свои вещи — разберешься с ними потом.Я неохотно бросила узелок в темную яму, вспомнив при этом, как мы с Франсом и Агнесой бросали камушки в канал в поисках таящихся там чудовищ. Узелок с глухим стуком упал на земляной пол. У меня было такое чувство, будто я — яблоня, с которой упало драгоценное для нее яблоко.Затем мы с Таннеке опять пошли по коридору, куда выходили двери всех комнат, которых было гораздо больше, чем у нас дома. Рядом с «комнатой с распятием» где сидела Мария Тинс, находилась комната поменьше, там стояли детские кровати, ночные горшки, маленькие стулья и столик, загроможденный чашками и тарелками, подсвечниками, щипцами для снятия нагара со свечей, и безо всякого порядка валялась детская одежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65