Как бы мне ни хотелось почувствовать под подбородком мягкую меховую оторочку накидки, мне никогда не приходилось носить таких вещей.— Сударь, — проговорила я наконец. — Может быть, мне лучше делать то, что обычно делают служанки?— А что делает служанка? — тихо спросил он, подняв брови.Я не сразу смогла ответить — так у меня дрожали губы. Я вспомнила нас с Питером в темном закоулке.— Шьет, — ответила я. — Вытирает пыль и моет полы, таскает воду. Стирает простыни. Нарезает хлеб. Чистит оконные стекла.— Тебе хотелось бы, чтобы я изобразил тебя со шваброй?— Я тут ничего не решаю, сударь. Это не моя картина.— Верно, не твоя, — хмуро отозвался он. Казалось, он разговаривает сам с собой.— Нет, я не хочу, чтобы вы нарисовали меня со шваброй, — неожиданно для себя сказала я.— Конечно, нет, Грета. Я не стану рисовать тебя со шваброй.— Но я не могу надеть вещи вашей жены.Последовало долгое молчание.— Надо полагать, ты права. Но я не хочу изображать тебя служанкой.— Тогда кем же, сударь?— Я нарисую тебя такой, какой увидел в первый раз, — просто Гретой.Он повернул стул в сторону среднего окна, и я села. Мне было ясно, что мое место — на этом стуле. Он будет искать позу, которую нашел месяц назад, когда принял решение нарисовать мой портрет.— Посмотри в окно, — сказал он.Я посмотрела на серый зимний день и, вспомнив, как я замещала на картине дочь булочника, постаралась выкинуть из головы все мысли и успокоиться. Но это было нелегко: я не могла не думать о нем, о том, что я сижу перед ним.Колокол на Новой церкви пробил два раза.— Теперь медленно поворачивай голову ко мне. Нет, не плечи. Тело пусть останется повернутым к окну. Поворачивается только голова. Медленнее. Медленнее. Стой! Еще чуть-чуть. Стой! Теперь сиди не шевелясь.Я сидела не шевелясь.Поначалу я не могла смотреть ему в глаза. А когда посмотрела, мне показалось, что передо мной внезапно вспыхнул огонь. Тогда я стала рассматривать его твердый подбородок; его тонкие губы.— Грета, ты на меня не смотришь.Я заставила себя взглянуть ему в глаза. Опять меня словно охватило пламенем, но я терпела — ведь он так просил.Постепенно мне стало легче смотреть ему в глаза. Он глядел на меня, но словно бы не видел меня. А видел кого-то другого или что-то другое. Можно было подумать, что он смотрит на картину.«Он смотрит не на мое лицо, а на то, как на него падает свет», — подумала я. В этом вся разница. А меня тут все равно что нет.Когда я это сообразила, я смогла немного расслабиться. Раз он меня не видит, то и я его не видела. В голове появились посторонние мысли — о тушеном зайце, которого мы ели за обедом, о кружевном воротничке, который мне подарила Лисбет, о той истории, что мне рассказал накануне Питер-младший. Потом исчезли всякие мысли. Он два раза вставал и открывал или закрывал ставни. Несколько раз он ходил к своему комоду, чтобы заменить кисть или краску. Я видела все это так, словно стояла на улице и смотрела через окно. Колокол пробил три раза. Я удивилась, неужели уже прошло столько времени? Меня как будто заколдовали.Я посмотрела на него — на этот раз он смотрел на меня. Мы глядели в глаза друг другу, и я почувствовала, как по моему телу пробежала жаркая волна. Но я все равно смотрела ему в глаза, пока он их не отвел и не кашлянул.— На этом сегодня кончим, Грета. Там наверху лежит кусочек кости, который надо истолочь.Я кивнула и вышла. Мое сердце колотилось. Он таки пишет мой портрет.— Сдвинь свой капор повыше, чтобы он не закрывал лицо, — сказал он мне во время сеанса.— Чтобы он не закрывал лицо? — тупо повторила я и тут же пожалела об этом. Он не любил, когда я его переспрашивала. А уж если мне вздумается что-то сказать, то это должно быть что-то осмысленное.Он не ответил. Я открыла щеку, сдвинув назад ту часть капора, которая была ближе к нему. Его накрахмаленный уголок поцарапал мне шею.— Дальше, — сказал он. — Я хочу видеть линию твоей щеки.Я помедлила, потом сдвинула капор дальше.— Покажи мне ухо.Я не хотела показывать ему ухо, но у меня не было выбора.Я пощупала под капором волосы — не выбилась ли какая прядка? Потом приоткрыла нижнюю часть уха.Его лицо выражало вздох, хотя он не издал ни единого звука. Я почувствовала, что из меня рвется крик протеста, и затолкала его подальше вглубь.— Сними ты этот капор, — сказал он.— Не могу, сударь.— Не можешь?— Пожалуйста, сударь, не заставляйте меня это делать.И я надвинула капор обратно, так что он опять закрыл мое ухо и щеку. Мои глаза были устремлены на пол, на чистые и аккуратные серо-белые плитки.— Ты отказываешься обнажить голову?— Да.— Однако ты не хочешь, чтобы я изобразил тебя служанкой со шваброй и в капоре. Не хочешь быть и дамой в атласе и мехах, с красиво причесанной головой.Я молчала. Нет, я не могла показать ему свои волосы. Я не из тех, что ходят простоволосыми.Он поерзал на стуле, потом встал. Я услышала, как он прошел в кладовку. Когда он вернулся, у него в руках была охапка материи, которую он бросил мне на колени.— Посмотри, не пригодится ли тебе что-нибудь из этого. Найди кусок ткани и замотай ею голову. Тогда ты будешь и не дама, и не служанка.Мне было непонятно, сердится он или смеется надо мной. Он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.Я стала разглядывать то, что лежало у меня на коленях. Там были три шляпки — все чересчур для меня элегантные, да и слишком маленькие, чтобы закрыть всю голову. Были там и куски материи, оставшиеся от платьев и костюмов, которые шила Катарина, — желтые, коричневые, серые и голубые.Я не знала, что делать, и стала озираться, словно сама мастерская могла подсказать мне ответ. Мой взгляд упал на картину «Сводня».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65