дверь толкает служащий с плоским лицом растерянного скруджа, не может быть, только не этот, ублюдок метемпсихоза, в прошлой жизни он был чучелом вороны, садится за столик для одного, хорошо, хорошо, еще кто-то, почти неразличимый в сгустившихся сумерках, озирающийся на пороге, да? да? из фиолетовой тьмы выплывает женское, бессмысленное лицо, розовый жемчуг на крепкой шее, да что же это такое, наголо бритый camarero чиркает спичками у тебя над ухом, esta bien ? свечи плавают в черных лаковых вазах, ты крошишь туда лепестки, грызешь ногти и смотришь на дверь

ноябрь, 26, вечер
Мой брат всегда старался, чтобы вместе нас не видели. Однажды он взял меня в гости к своим друзьям, я очень просил. Это была среда. Наверное, июль. Там была девочка, она садилась ко всем на колени и пахла сыроежками, все ее щекотали, а я столкнул, не помню ее имени. И что толку в имени? Мой пансион в Барселоне назвали Приморский тополь, а нет ни тополей, ни моря, ни интернета. Зато есть вид на задний двор Федерал экспресс. Доктор Родригес велел мне писать дневник, и я пишу.
Я писал его на жестком диске, сидя на жестком подоконнике, в час по чайной ложке. А теперь пишу прямо в сети, боюсь потерять компьютер. Один раз я его уже потерял, потеряю и второй.
Я даже браслет больничный умудрился потерять, а он на запястье запаян.
Пластиковый закрыватель дверей и разрушитель всех собраний. Апельсинового цвета.
А у доктора — цвета verde vivo, перед таким разъезжаются стеклянные стены и отпираются гремучие засовы, вот бы украсть его и прогуляться на чердак, где гудят белоснежные совы и мохнатые хмурые мыши висят на жердочках.
Я бросаю слова на электрический ветер, там они умрут в безопасности.
Нет, не только поэтому: еще мне нравится, что, куда бы я ни пошел, дневник мой радостно летит впереди меня, он в каждом компьютере этого города, даже в том, огромном, мерцающем в ночи, что показывает расписание на вокзале.

без даты
moses. com
Я завел себе дневник в сети. Там, где все теперь заводят. Синий с белым, в честь няниной гжельской солонки, разбитой мною с преступным умыслом в замшелом тысяча девятьсот восьмидесятом.
Фелипе спрашивает, почему я взял такой ник, а я не знаю, с чего начать: то ли сказать, что меня в детстве вытащили из воды — египетские тоу и eses ! — то ли что няня называла меня щекотно деточка и важно — дитя, вот оно, египетское mesu ! но что толку? ни Иосифа Флавия Фелипе не читал, ни Трех апельсинов.
Я мог бы сказать ему, что мой старший брат вспыльчив и редко бывает доволен, точь-в-точь как старший брат библейского М., что он терпеть не мог моих девочек — эфиоплянка! — что в детстве я заикался, и он один мог разобрать вибрирующие горошины, сыпавшиеся из моего рта; что до золотых телят, так те и вовсе пасутся у него вокруг дома, расчесанные на пробор и смазанные благовониями… мой брат — вылитый Аарон Левитянин! но что толку?
Переврав библейское древнее слово keren, латынь снабдила М. рогами вместо лучей, и с тех пор доверчивые ваятели приделывали ему симпатичные рожки — даже Микеланджело и тот купился, и Брюсов, и лондонский умник Ван Сетерс.
Вот это я понимаю — недоразумение! вся моя жизнь полна подобных недоразумений!
Ну вы-то, доктор, знаете.

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА
Лондон, двадцать второе ноября
Смыслы разбегаются. Информационная энтропия. И чем больше мы стараемся понять, тем быстрее убегает то, что должно быть понято.
Вещи отворачиваются от нас, подставляя свои покрытые панцирем безысходности спины. Надежда только на то, что можно перехитрить самих себя и совершить что-то такое, чего сам от себя не ожидаешь. Например, отправиться на Мальту, найти в Гипогеуме вещички Иоанна и закрутить Великое Делание. Прекрасное продолжение академической карьеры.
Вода позволяет менять обличье — так говорит Иоанн. Мне такое умение ни к чему, но звучит заманчиво. Кем бы я хотел стать? Продавцом фисташкового мороженого в универмаге Фортнам и Мэсон. За сорок пять лет другого желания не подвернулось.
Огонь позволяет заглянуть в глаза ангела. Зачем? Что от этого изменится в нашем с ангелом существовании? Одному Иоанну известно. А вот дерево, о котором Иоанн, вероятно, говорит на утраченных страницах, элемент замечательный. Вообще, все самое лучшее всегда написано на несохранившихся страницах.
Дерево — это то, ради чего нужно поехать на Мальту, даже если мне придется висеть на нем девять дней без еды и питья, как бедняге Одину.

МОРАС
без даты
первый день был просто невыносимым
форма мне велика и колется изнанкой, к здешнему компьютеру не подобраться, разве что поздно вечером, когда библиотека закрывается и строгая майра дает ключ на полчаса
за два дня до отплытия пришлось работать в каютах — чистить ворсистые красные ковры, стелить постели, разносить полотенца, заполнять холодильники маленькими бутылочками, я попробовал рэд лейбл и бейлис, гадость ужасн., porqueria! dreck! парень, который был там со мной, — хасан с жесткой косичкой, закрученной на затылке, — сказал, что на принцессе ходит второй сезон
и последний, добавил он, улыбнувшись уголками рта вниз
здесь должен быть грустный электронный смайлик, но я его не нашел на клавиатуре

без даты
англичанин здесь только один — для связей с публикой, есть еще ирландка — распорядитель корабельного стаффа, ужасно воображает, остальные — испанцы, индийцы, пакистанцы, и еще — гибкие, раскосые существа неизвестного происхождения, небрежный хасан называет их айлендеры, они много улыбаются, пахнут чем-то вроде кускуса и напоминают слова со звуком ск — воск, плоский, расплескивать, папироски
гибискус еще!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99