ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Хуже от этого не будет, потому что хуже некуда.
Билеты на самолет и гостиница на Мальте для нас с Надьей заказаны. Работу с рукописями я уже закончил, завтра сдаю отчет, но о существовании Иоанна господа аукционеры не узнают, они бы его с молотка пустили ничтоже сумняшеся. Эту рукопись, точнее, письмо на шести рассыпающихся страницах я оставлю себе.
Надо же чем-то компенсировать аллергический насморк и дурацкую привычку все делать в перчатках.
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Haffher-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
Без даты
Чанчал, душа моя. Все не так плохо, и, если бы не дожди, я смирился бы даже с неизъяснимой мальтийской тоскою. Зима на Мальте напоминает зиму в Венеции, так же сыро и безнадежно, только за окном не плещется черная замусоренная вода. Полагаю, что смерть на Мальте мало чем отличается от смерти в Венеции. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду?
Выходя из отеля, каждый раз рассовываю по карманам шарф и перчатки, но хожу все равно нараспашку, хочу простудиться и побыть в номере отеля в компании с ВВС и CNN, чтобы хоть пару дней не видеть этих людей, особенно двоих англичан, недавно прибывших на остров и незнамо как затесавшихся в нашу компанию.
Мало мне было вечно потеющего французах нервической горячкой и елейного студента, поглощенного конопатым декольте доктора Расселл, так нет — явились новые гости.
Профессор Форж, медиевист, похож на второстепенного демона из мистерии двенадцатого века, вышагивает, заложив руки за спину, на лице хранит всепонимающее выражение, можно подумать, ему ведомы все превратности и все скорби земной юдоли.
Его жена — белесая лондонская твигги с заметной примесью шотландской породы — так легко переходит от веселости к меланхолии, что, сидя вчера в кафе, я несколько раз порывался спросить у нее, что за дешевые транквилизаторы она принимает.
И еще — ит Gottes willent — эти куцые лондонские пиджачки в клетку с кружевными блузками, застегнутыми до горла. К тому же она прикалывает к лацкану красную капроновую розу, что у европейцев, как известно, символизирует пламенную страсть.
Я же придерживаюсь древнеегипетских взглядов: красное сулит угрозу и вред. Вероятно, не стоило ей об этом говорить, еще одна неврастеническая дама записала себя в лагерь моих врагов.
Не помню, писал ли я тебе о македонском студенте, все зовут его Густавом, хотя настоящее имя звучит интереснее — Густоп, он сообщил мне об этом в первый же день знакомства. Прелюбопытнейший экземпляр самовлюбленного гетеросексуала.
Фиона таскает парня за собой по всем своим раскопкам, в прошлом году они были в Мемфисе с русскими и бельгийцами — похоже, в археологии не существует паранойи национальных приоритетов, как в медицине, ха-ха, — и прожужжали мне все уши разговорами о ритуальных комплексах, золистом грунте, хтонических богах, грабительских ямах и особенно — о некоем уникальном массивном орудии времен палеолита, название которого осмелюсь перевести тебе как скребло.
Студент Густав мог быть хорош собою, как юный Адонис, если бы не был так этим озабочен. Тут ты, вероятно, улыбнулся, я угадал? Но это другая степень озабоченности, далекая от моего Snobismus, как ты это называешь, я же предпочитаю английское coxcombry.
Мальчик просто с ума сходит по собственным ресницам, мне кажется, я так и не видел его глаз, они всегда полуприкрыты! Разумеется, он почуял во мне ценителя, и с этой минуты ресницы смыкаются каждый раз, как он удостоит меня парой слов.
Но тебе нет нужды ревновать, милый Чанчал, я не из тех отважных смертных, что осмелятся перейти дорогу всемогущей Фионе. Его научные способности вызывают у меня сомнение, полагаю, существуют более весомые причины, по которым сие грациозное и хрупкое существо неотлучно находится при докторе Расселл.
В бедной тюрьме сгодится и тюбик с вазелином, сказал бы на это твой любимый писатель.
Эллинские женщины ранней осенью любили выставлять на окно горшочки с особой зеленью, которая быстро расцветала и мгновенно увядала, их называли садики Адониса, символ мимолетности жизни, как я полагаю. Так вот — ранняя осень Фионы пышно празднуется на глазах у всей экспедиции.
Надеюсь, я тебя хоть немного развеселил. Мне же здесь не до смеха, мой мальчик, поверишь ли. Гнев, о богиня, воспой… гнев душит меня, когда я думаю о людях, по вине которых я любуюсь ресницами чужого Густава, вместо того чтобы держать руку на твоем участившемся пульсе.
ЙЙ
МОРАС
январь, 22
гусиная зыбь
я вспомнил, отчего не люблю женщин, — подумал вчера о больнице, понюхал магду и вспомнил
это я еще первый раз лежал, в девятом классе, в Вильнюсе
практикантка аисте, вот кто это был, с ее красноватыми коленями и скулами, с острым речным запахом, водянистой улыбкой, вечно она оставалась на ночное дежурство, сидела под лампой в коридоре, завернувшись в колючее бурое одеяло
аисте скучала и приходила ко мне поболтать, приносила прохладное участие — спирт в сосуде, разлинованном красными черточками, они его там, в ординаторской, пропускали через марлю с марганцовкой и молоком
счастье — это простота желаний, говорила она, а я и не спорил, сидел себе, опираясь на подушки, одна своя, одна соседская
хорошо, что соседа твоего забрали в первую палату, говорила она, а то он тленом пах и пыхтел противно, хорошо, что тебе бла-бла-бла не колют, говорила она, от бла-бла-бла туман сизый, блажь и привыкание, а на синеньких таблетках ты вполне человек, читаешь вот, аисте вертела книжку в руках, посмеивалась, и однажды ловко так наклонилась, завела мне мягкую ладонь под голову, прижимая обе мои руки другой мягкой ладонью, и стала целоваться, то есть целовать меня в лицо и еще в грудь, прямо через застиранный махровый халат
странно, не правда ли, смеяться — это значит самому, одному, а целоваться — только вдвоем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Билеты на самолет и гостиница на Мальте для нас с Надьей заказаны. Работу с рукописями я уже закончил, завтра сдаю отчет, но о существовании Иоанна господа аукционеры не узнают, они бы его с молотка пустили ничтоже сумняшеся. Эту рукопись, точнее, письмо на шести рассыпающихся страницах я оставлю себе.
Надо же чем-то компенсировать аллергический насморк и дурацкую привычку все делать в перчатках.
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Haffher-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
Без даты
Чанчал, душа моя. Все не так плохо, и, если бы не дожди, я смирился бы даже с неизъяснимой мальтийской тоскою. Зима на Мальте напоминает зиму в Венеции, так же сыро и безнадежно, только за окном не плещется черная замусоренная вода. Полагаю, что смерть на Мальте мало чем отличается от смерти в Венеции. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду?
Выходя из отеля, каждый раз рассовываю по карманам шарф и перчатки, но хожу все равно нараспашку, хочу простудиться и побыть в номере отеля в компании с ВВС и CNN, чтобы хоть пару дней не видеть этих людей, особенно двоих англичан, недавно прибывших на остров и незнамо как затесавшихся в нашу компанию.
Мало мне было вечно потеющего французах нервической горячкой и елейного студента, поглощенного конопатым декольте доктора Расселл, так нет — явились новые гости.
Профессор Форж, медиевист, похож на второстепенного демона из мистерии двенадцатого века, вышагивает, заложив руки за спину, на лице хранит всепонимающее выражение, можно подумать, ему ведомы все превратности и все скорби земной юдоли.
Его жена — белесая лондонская твигги с заметной примесью шотландской породы — так легко переходит от веселости к меланхолии, что, сидя вчера в кафе, я несколько раз порывался спросить у нее, что за дешевые транквилизаторы она принимает.
И еще — ит Gottes willent — эти куцые лондонские пиджачки в клетку с кружевными блузками, застегнутыми до горла. К тому же она прикалывает к лацкану красную капроновую розу, что у европейцев, как известно, символизирует пламенную страсть.
Я же придерживаюсь древнеегипетских взглядов: красное сулит угрозу и вред. Вероятно, не стоило ей об этом говорить, еще одна неврастеническая дама записала себя в лагерь моих врагов.
Не помню, писал ли я тебе о македонском студенте, все зовут его Густавом, хотя настоящее имя звучит интереснее — Густоп, он сообщил мне об этом в первый же день знакомства. Прелюбопытнейший экземпляр самовлюбленного гетеросексуала.
Фиона таскает парня за собой по всем своим раскопкам, в прошлом году они были в Мемфисе с русскими и бельгийцами — похоже, в археологии не существует паранойи национальных приоритетов, как в медицине, ха-ха, — и прожужжали мне все уши разговорами о ритуальных комплексах, золистом грунте, хтонических богах, грабительских ямах и особенно — о некоем уникальном массивном орудии времен палеолита, название которого осмелюсь перевести тебе как скребло.
Студент Густав мог быть хорош собою, как юный Адонис, если бы не был так этим озабочен. Тут ты, вероятно, улыбнулся, я угадал? Но это другая степень озабоченности, далекая от моего Snobismus, как ты это называешь, я же предпочитаю английское coxcombry.
Мальчик просто с ума сходит по собственным ресницам, мне кажется, я так и не видел его глаз, они всегда полуприкрыты! Разумеется, он почуял во мне ценителя, и с этой минуты ресницы смыкаются каждый раз, как он удостоит меня парой слов.
Но тебе нет нужды ревновать, милый Чанчал, я не из тех отважных смертных, что осмелятся перейти дорогу всемогущей Фионе. Его научные способности вызывают у меня сомнение, полагаю, существуют более весомые причины, по которым сие грациозное и хрупкое существо неотлучно находится при докторе Расселл.
В бедной тюрьме сгодится и тюбик с вазелином, сказал бы на это твой любимый писатель.
Эллинские женщины ранней осенью любили выставлять на окно горшочки с особой зеленью, которая быстро расцветала и мгновенно увядала, их называли садики Адониса, символ мимолетности жизни, как я полагаю. Так вот — ранняя осень Фионы пышно празднуется на глазах у всей экспедиции.
Надеюсь, я тебя хоть немного развеселил. Мне же здесь не до смеха, мой мальчик, поверишь ли. Гнев, о богиня, воспой… гнев душит меня, когда я думаю о людях, по вине которых я любуюсь ресницами чужого Густава, вместо того чтобы держать руку на твоем участившемся пульсе.
ЙЙ
МОРАС
январь, 22
гусиная зыбь
я вспомнил, отчего не люблю женщин, — подумал вчера о больнице, понюхал магду и вспомнил
это я еще первый раз лежал, в девятом классе, в Вильнюсе
практикантка аисте, вот кто это был, с ее красноватыми коленями и скулами, с острым речным запахом, водянистой улыбкой, вечно она оставалась на ночное дежурство, сидела под лампой в коридоре, завернувшись в колючее бурое одеяло
аисте скучала и приходила ко мне поболтать, приносила прохладное участие — спирт в сосуде, разлинованном красными черточками, они его там, в ординаторской, пропускали через марлю с марганцовкой и молоком
счастье — это простота желаний, говорила она, а я и не спорил, сидел себе, опираясь на подушки, одна своя, одна соседская
хорошо, что соседа твоего забрали в первую палату, говорила она, а то он тленом пах и пыхтел противно, хорошо, что тебе бла-бла-бла не колют, говорила она, от бла-бла-бла туман сизый, блажь и привыкание, а на синеньких таблетках ты вполне человек, читаешь вот, аисте вертела книжку в руках, посмеивалась, и однажды ловко так наклонилась, завела мне мягкую ладонь под голову, прижимая обе мои руки другой мягкой ладонью, и стала целоваться, то есть целовать меня в лицо и еще в грудь, прямо через застиранный махровый халат
странно, не правда ли, смеяться — это значит самому, одному, а целоваться — только вдвоем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99