И начинается кошмар… У нас такие убийства называются «елочными». Домочадцы не могут договориться, что водрузить на верхушку елки – шпиль или звезду. Или другой вариант: не могут договориться, как нарезать индейку, и режут друг друга.
Убийство из-за подгузника.
Дальше – убийство из-за булавки.
Убийство из-за молекулы кислого молока.
А ведь похожие убийства уже совершались, причем из-за меньшего. Несоразмерность причины стала обычным явлением, которое давно известно и подробно описано. Люди убивают просто так, без всякой причины. Им не лень выйти из дому, чтобы убить без всякой причины.
Кроме того, сейчас расплодились подражатели: подражают крутым парням, которых видели по ящику, подражают приятелям, которые насмотрелись боевиков. Думаю, подражатели существовали еще в эпоху Гомера, а то и в эпоху первобытного человека, который собственным дерьмом малевал истории в картинках на стене пещеры. Подражатели были во все времена. Среди первых хранителей огня. Среди тех, кто еще не научился высекать огонь.
Подражатели есть и среди самоубийц. Да, черт побери. Это явление назвали «эффектом Вертера». В честь печального романа восемнадцатого века, который одно время был запрещен, потому что вызвал целую волну самоубийств по всей Европе. Да что далеко ходить: какой-нибудь кретин, бас-гитарист, повесился на шнуре от своей гитары (или поджарился на усилителе) – и на город обрушивается шквал самоубийств.
Каждое поколение начинает бить тревогу по поводу эпидемии самоубийств среди молодежи. Кажется, спасения нет. Потом страсти утихают. Так или иначе, подражательство более опасно, нежели объективная причина. Оно дает выход тому, что рано или поздно должно было случиться.
А самоубийство не изменилось. Или все-таки изменилось? Убийство перестало задаваться вопросом «почему?». Убийство становится беспричинным. Но самоубийство…
* * *
Сейчас 02:30. Звонит телефон. Для большинства людей такой звонок – предвестник несчастья. Но мне не привыкать.
– Слушаю.
– Майк, вы не спите? Хочу еще кое-что рассказать.
– Конечно не сплю, Трейдер. Займемся «яростью»?
– Будем считать это преамбулой к «ярости». Хочу кое-что вам рассказать. Готовы?
Нет, язык у него не заплетается – просто он говорит в замедленном темпе, как пластинка, поставленная не на те обороты.
– Минутку. Теперь готова.
В одном Богом забытом городке служил почтальоном старый вдовец. И вот настало время ему подумать о пенсии. Как-то раз ворочался он без сна с боку на бок и сочинил трогательное обращение ко всем горожанам: я, мол, приходил к вам в дождь и снег, в грозу и зной, когда сверкала молния, когда сияла радуга… Наутро он это распечатал и в предпоследний день своей беспорочной службы опустил такой листок в каждый почтовый ящик.
На другой день погода выдалась сумрачная и холодная. Но отклик на его послание оказался удивительно теплым. В одном доме старику предложили чашку кофе, в другом – дали кусок пирога. Кое-кто пытался всучить ему доллар-другой, но почтальон гордо отказывался. Пожимал хозяевам руки и двигался дальше. Тихо сокрушался, что никто не оценил… изящество слога. Высокий стиль, так сказать.
А в самом последнем доме жил отставной голливудский адвокат с девятнадцатилетней женушкой. Подцепил ее в ночном клубе, где она подвизалась гардеробщицей. Все при ней. Бюст. Глазки. Почтальон звонит в дверь. Она спрашивает: «Это вы сочинили про гром и молнию, сэр? Заходите, прошу вас».
Старик заходит и видит: стол ломится от деликатесов и тонких вин. Хозяйка говорит: муж улетел во Флориду играть в гольф. Не желаете ли перекусить? А после десерта берет она его за руку, подводит к белоснежному ковру перед камином и три часа без передышки ублажает всеми возможными способами. При янтарном свете ночника, Майк. Почтальон и не догадывался, что такое бывает. Надо же, думает, как подействовало мое послание! Что же ее так растрогало? Не иначе как радуга. Ну, думает, теперь дамочка моя навеки.
Одевается. Все как в тумане. Молоденькая хозяйка в прозрачном пеньюаре провожает его до дверей. На пороге сует ему бумажку в пять долларов.
Он недоумевает: за что?
А хозяйка отвечает: «Прочла я вчера мужу ваше письмо. Про дождь, и снег, и зной. И спрашиваю: „Какого хрена этот старый дурак от нас хочет?" Муж подумал-подумал и говорит: „Дать бы ему как следует… Ты, когда он будет уходить, сунь ему пять баксов, чтоб мозги себе вправил". Ну а покушать – это я сама придумала».
Я через силу выдавила смешок.
– Вы ничего не поняли.
– Напротив. Но ведь она вас любила, Трейдер.
– Однако не настолько, чтобы жить дальше. Ну ладно, перейдем к «ярости». Но заранее предупреждаю. От моих откровений будет мало толку.
– Как получится.
– Все ночи с воскресенья на понедельник мы проводили порознь. Поэтому в воскресенье после обеда непременно ложились в постель. Так было и четвертого марта. Мне бы очень, очень хотелось сказать, что в тот раз у меня действительно возникло странное ощущение. Что душой и телом она пребывала где-то далеко, была какой-то отстраненной. Я мог бы сейчас наврать с три короба, понимаете? Но ничего такого не было. Все произошло как обычно. Я выпил пива. Мы распрощались. С какой стати мне было злиться?
Голос Трейдера заглох, словно у него сели батарейки. Я молча закурила.
– Но, спускаясь по лестнице, я наступил на шнурок от ботинка. Наклонился, чтобы его завязать, а он порвался. Пошел дальше – и напоролся на торчащий из пола гвоздь. А выходя, разодрал себе карман плаща, зацепившись за дверную ручку. Вот и все. Так что, вылетев на улицу, я действительно был в ярости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41