Позвонил Адриану, который сказал, что так мне и надо, поделом, и злорадно хихикал, идиотина. Сюзанна сказала, что боится заразиться сама, и, уж конечно, теперь я представляю опасность для выдающегося Торки. Вчера днем, когда мне вдруг стало особенно жалко себя, я позвонил маме, которая, естественно, предложила приехать в Лондон ближайшим же поездом; но после долгого разговора о ее глупом муже – и его последнем увлечении спелеологией – я решил, что как-нибудь перебьюсь и один. Умоляю, не надо. Со странным даром предвидения, с почти сверхъестественной чувствительностью, которая установилась в отношениях между нами, Урсула позвонила мне в то самое утро, когда разразился грипп! После этого она приезжала каждый день – приготовить мне ланч, прибраться в комнате, взбить подушки, словом, чего только она не делала. Она в превосходной форме, и иногда, когда она слоняется возле моей постели, а на меня нападает желание порезвиться, я хватаю ее за тонкие бедра, и мы оба валимся на кровать и начинаем возиться и хихикать, как когда-то. Однако большую часть этих долгих весенних дней я провожу наедине с окнами, бледным, бесстрастным миром потолка, небес, прислушиваясь к биению своего сердца.
И возможно, именно дух ложной кротости, вызванный болезнью и одиночеством, подвиг меня на то, что я стал позволять Теренсу оставаться здесь по вечерам.
Шесть часов. Вдоволь надремавшись за день, я лежу, уставясь как лунатик в окно пентхауса. Через каждые девяносто секунд поблескивающие самолеты, слегка вибрируя, скользят в нежном воздухе. В комнате темнеет, но я не делаю никаких попыток зажечь свет. Мир, свиваясь, уносится куда-то ввысь и замирает. Только печальные воспоминания не спешат исчезнуть. Тишина растет, нарастает – будто в любой момент готова разразиться хриплым смехом.
Возвращается Теренс – лифт со вздохом выпускает его, решительные шаги приближаются к двери, ключ, позвякивая в скважине, приветствует меня, дуга света прокидывается через лестницу, когда он включает лампочку в передней и шумно снимает байковое пальто, ставит в угол зонтик, скидывает ранец.
– Грег, не спишь? – кричит он мне.
– Кажется, нет, – ответствую я.
– Привет. Как ты? Как себя чувствуешь?
– Поднимайся.
Очень трогательно. Похоже, моя болезнь помогает Терри в полной мере выразить свою заботу обо мне. Все прочее, что препятствовало нашим отношениям: зависть, благоговейный страх и преклонение, – на время отошли на задний план.
– Как прошел день? – спрашивает он и поднимается по лестнице, пыхтя как паровоз, так что, попадая в поле моего зрения, будто накручивается на катушку кинопленки. Спутанные рыжеватые волосы, лицо (которое, по крайней мере, выглядит вполне честным и приличным, не считая отвратительно пенящегося взгляда), квадратные плечи и удлиненное туловище, пятно мочи величиной с соверен на ширинке, невероятно короткие ноги (поражаюсь, как они достают до земли) и так называемые ботинки.
– Долго и скучно. А твой?
– Долго и скучно. Кроме одного ужасно забавного случая, когда…
И он начинает рассказывать чахоточный анекдот о каком-нибудь кретине, пентюхе или псевдотворческой личности, работающей в его жуткой дыре. Теренсу действительно удается живо схватить черты их характеров, и он часто веселит меня малоправдоподобными историями об обидах и кознях, которыми полна его странная маленькая жизнь (их фирма собирается вступить в Жлобский профсоюз: это звучит поистине смехотворно и убого). Он пьет свое вино, пить которое невозможно, и приносит мне «тио пе-пе» или «аброху» с толченым льдом, я заставляю его приготовить мне омлет – или прошу сбегать так быстро, как позволяют ему ноги, на Квинсуэй в бистро, где отпускают на дом, или в лавочку, где готовят кебаб, – мы смотрим какую-нибудь программу по моему модному «Грюндигу», я выигрываю у него несколько фунтов в трик-трак (я играю быстро, легко и агрессивно, он – параноидально, судорожно и беспорядочно), он продолжает пить, мы переходим на шахматы, болтаем.
– Скажи, – спросил я его как-то на днях, – как твои успехи с юной Джоан?
– Ее зовут не Джоан. Ее зовут Джун.
– Ну Джун, – пробормотал я.
Я готовил хитроумную атаку на левый фланг Теренса. Он избрал фланговое развитие, и все его фигуры, как обычно, пассивно сгрудились вокруг короля.
– Что ж, сказать по правде, возможностей у меня не много. Я уже как-то пытался заговаривать с тобой об этом.
– Да? – Я бросил в бой вторую ладью, начав тонкую, блестящую комбинацию белопольным слоном.
– Я спрашивал, не предоставишь ли ты мне на вечерок квартиру, когда поправишься.
– Надеюсь, договоримся.
На сей раз король Теренса выбрался из своего укромного уголка и предпринял отчаянный рывок по диагонали через всю доску.
– Уверен, что ей этого хочется. Я же тебе говорил, что она слаба на передок.
– Грегори, – серьезно сказал Теренс, – можешь ты мне кое-что обещать?
– Что именно? – Я прервал серию жестоких шахов, чтобы связать его королеву своим конем.
– Не трогай ее сам.
– Ох, только не раскисай. Какая нелепость. Я не трахаюсь с представителями нижних слоев населения. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Ладно. Давай поговорим об…
– Неверная ход, – спокойно ответил я. – Григорич советовать бери пешку.
Разумеется, с моей точки зрения, мысль о том, чтобы Урсула оказалась в Лондоне таким образом, была чистейшим безрассудством, и я думаю, что маме вполне недвусмысленным образом следовало поставить мистера Члена на место, когда он впервые выступил со своим легкомысленным маленьким планом. Однако, так или иначе, большая часть жизни в Риверз-корт требовала переделки, вмешательства, а иногда и умения «подстраиваться» к банальным заскокам моего отца, просто чтобы что-то осуществить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80