Сегодня, к счастью, на ее месте сидел сам хозяин-грек, безутешно ковырявший в зубах пилкой для ногтей, и по меньшей мере шесть-семь извращенцев мечтательно торчали перед полками с порнографией, как перед писсуарами. Я присоединился к ним. Пролистал шесть-семь журналов, которые все как один были озабочены тем, чтобы показать мужчинам внутренности женских влагалищ и задних проходов. В каждом таком журнале сотни девушек, в каждом магазине – сотни таких журналов, а самих магазинов просто не счесть. Откуда являются все эти девицы, как владельцы журналов умудряются наложить на них лапу и заставить продемонстрировать нам внутренности их влагалищ и задних проходов? Мне кажется, во всем мире не найдется девицы, к которой не обращались бы с подобным предложением. Интересно, предлагали уже это Джен, или Урсуле, или Филлис, которая работает у Дино? Скоро таких девиц явно будет не хватать. Тогда настанет время заставлять девиц, которые этого не делают. Тогда мы узнаем, как выглядят внутренности всех влагалищ и задних проходов. Тоже неплохо.
Ночь сияла электричеством – ночь была набрана курсивом. Когда трассирующие струи дождя рассекли воздух, мостовая показалась мне шипящей сковородкой. Что делают люди на улицах в такую пору? Или им слишком жарко и не спится? От сырости в воздухе повеяло сладким запахом гниющих фруктов из брошенной тележки. Я остановился и посмотрел вверх. Вверху я увидел звезды.
Кому она нужна, эта ванная, подумал я, зайдя в квартиру. Оказавшись у себя, щедро плеснул в стакан на сон грядущий – виски лучше любой зубной щетки, – разделся, влез в старую пижаму и быстренько забрался в постель. Еще одна сигарета, еще один прошедший день, контора, следующий месяц, будущее – о жизнь, о смерть. Я прополоскал горло остатками виски и погасил сигарету. Выключив свет, я уставился в потолок. Но зрелище потолка не навевало сна. Мысли бешено крутились в мозгу.
Потом я услышал. Звук был слишком по-человечески печален, слишком глубок, чтобы не отличить его от гудящей, каплющей за окном ночи. Я приподнялся и сел. Розовато-лиловый, задыхающийся младенец, безумная женщина в безвоздушном пространстве, груда смертельно навалившихся подушек.
– Урсула? – спросил я.
Все кончилось в одно мгновенье. Я просто спустил штаны. Помню только запах – пота, слез, жидкости. Ее холодные бедра были покрыты гусиной кожей, но внутри у нее все кипело. Ее надо было сдавить, стиснуть, склеить заново. Я боялся, что она может взорваться, прежде чем я успею что-нибудь сделать. Ее била безумная дрожь. Она так задыхалась, что я закрыл ей ладонью рот – удержать в ней это дыхание, не дать ему отлететь вместе с жизнью.
– Спокойно! – в ужасе произнес я.
Она лежала на постели, и я лег сверху. Все кончилось в одно мгновенье.
Надеюсь, я ничего не повредил.
– Он ненавидит меня, – сказала она потом.
Я немного отодвинулся.
– Он?
– Да.
– Из-за меня?
– Да.
– Так вот почему ты…
– Да. Кто-то должен за мной присматривать.
– А раньше?
– Это был либо ты, либо он.
– Почему?
– Но теперь это не имеет никакого значения, верно?
Я отвернулся. Мне был слышен свежий шум дождя, стекающего по слуховым окнам. Я подумал, сколько времени еще пройдет, прежде чем она вернется к себе.
II
Ты еще не на дне. Ты можешь пасть гораздо глубже.
Грегори
Что случилось?
Что случилось? Должно быть, я пробыл на улице по меньшей мере час, прежде чем понял, что я на улице, прежде чем понял, что я вообще где-то, прежде чем горячий туман страдания рассеялся перед моими глазами. Я ринулся в ночь «подобно буре». Неожиданно я очутился на улицах, и неожиданно улицы оказались темными, пустынными и холодными. Кругом не было ни звука, ни единого звука, кроме шума сухо проблескивающих вдали машин и легкого потрескивания воздуха, будто игла проигрывателя попала на бороздку между треками. И где я? Я стоял на вершине насыпи за низким темным железнодорожным мостом. На другой стороне улицы слабо светился вход в заброшенную станцию метро; рядом была дверь в лавочку водителя-инструктора, в окне которой неоново пульсировало претенциозное розовое «L». Через блочную стену, ограждавшую мостовую, мне была видна большая площадка, на которой не осталось ничего живого, похожая на оцепленную воронку от бомбы: глубокие шрамы покрывали лицо земли, громоздились кучи песка, дымились канавы. Огромные краны с поднятыми стрелами маячили вокруг. Что случилось?
Дальше по дороге тянулись ряды домов, тесно сгрудившихся в тени (казалось, они выросли как из-под земли в собственных палисадах). По штукатурке, имитирующей кирпичную кладку, и по нелепым кричаще-ярким оконным рамам я догадался, что нахожусь в преддверии ада – квартале для чернокожих между Лэдброук-гроув и Килберном. Неравномерно расставленные по улице машины были такой невероятно устрашающей раскраски, что ездить в них решились бы только черномазые. Но черномазые спали. Я не испытывал страха – да и перед чем, собственно говоря? Свобода, подумал я, чувствуя себя куда более в здравом уме, чем все последнее время, – куда более здравомыслящим, чем там, в той комнате, лежа как на иголках, с натянутыми до предела нервами. В какой стороне теперь мой дом? Я стал спускаться по холму, двигаясь в сторону темного моста.
Тут я заметил их – двух мужчин, стоявших сразу за виадуком. После мгновенного колебания (перейти на другую сторону? Нет) я продолжал идти в прежнем направлении. Показалась третья фигура, перебравшаяся через изгородь стройплощадки. Желтые уличные фонари мигали. Так вот, значит, оно? Виднеясь сквозь густые тени туннеля, они казались странно спокойными в желтом свечении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80