Чтобы совершить такое, что совершила она, надо было тронуться умом. К тому же, вследствие некоторых известных фактов близнецы так и не выросли бы, они не были бы здоровы. Как Барт. Ведь Барт слишком отстает в росте от своих сверстников. Боже мой, разве правда?— Кэти, как могу я жить и уважать себя, если я забуду собственную мать?— Ну что ж, прекрасно! — разъярилась мама. — Езжай, езжай и навести ее! Мы с Синди и мальчиками останемся у мадам Мариши. Или полетим в Нью-Йорк навестить некоторых старых друзей, пока ты не найдешь для нас время. — Она язвительно улыбнулась. — Если, конечно, ты еще хочешь быть вместе с нами.— Куда я могу деться от тебя? Кто еще будет волноваться, жив ли я или умер, кроме тебя и наших детей? Кэти, подумай: когда я отвернусь от своей матери, я откажусь тогда от всех женщин… и от тебя.Она упала в его объятия, и начались все эти любовные ласки, которые я так ненавижу. Я уполз подальше в кусты, думая о том, что именно мама говорила о его матери, и отчего она так ее ненавидит. Меня даже затошнило от волнения: а что, если эта бабушка в черном — действительно мать моего приемного отца? И она действительно сумасшедшая, а любит меня она только потому, что должна любить, как внука? Что, если Джон Эмос не врет?Все это было так сложно понять. Коррин Малькольм — она действительно дочь Малькольма, которая «искушала» Джона Эмоса в юности? Или это сам Малькольм ненавидел какую-то полуодетую и красивую женщину?Иногда, читая дневник Малькольма, я чувствовал смущение: он писал так подробно обо всех глупостях своего детства, будто детство было для него важнее, чем взрослая жизнь. Как это странно: я жду — не дождусь, когда стану взрослым.Я услышал голоса родителей вновь. Они шли как раз ко мне. Я побыстрее отполз под кусты.— Я люблю тебя, Крис, так же сильно, как и ты меня. Иногда мне кажется, мы оба слишком сильно любим. Если ты ушел, я просыпаюсь в ночи. Мне бы хотелось, чтобы ты не был врачом. Чтобы ты каждый вечер и ночь был со мной. Я боюсь. Мне не хотелось бы говорить о нашей тайне сыновьям, но я чувствую, что каждый день они к ней приближаются. Я думаю, что они не поймут нас и станут ненавидеть.— Они поймут, — сказал папа.Как он мог знать? Я не понимал и более простых вещей, а тут было что-то такое… неприятное, из-за чего мама даже не могла спать ночью.— Кэти, разве мы были плохими родителями? Разве мы не делали для них, что могли? После того, как они вместе с нами взрослели, умнели — разве они не смогут понять? Мы все им расскажем, откроем все факты… Они поймут и удивятся, как я удивляюсь иногда, как вообще мы смогли выжить и не потерять рассудок в той жизни.Джон Эмос прав. Они сильно грешили, иначе чего бы им так бояться, что мы не поймем их? А в чем же тайна? Что именно они скрывают?Они ушли, а я еще долго оставался там в кустах. У меня были в саду любимые потайные местечки, и я чувствовал себя в них, как маленький лесной зверек, который боится человека. Потому что, если только человек увидит меня, он убьет.Малькольм не выходил у меня из головы. Он, его хитрость и мудрость. Я думал о Джоне Эмосе, который учил меня словам Божьим, Библии и тому, как распознать грех. Но как только я думал об Эппле и о бабушке, я чувствовал себя хорошим. Не совсем хорошим, но хотя бы немного.Я встал на четвереньки и начал вынюхивать. Я вынюхивал то, что спрятал на прошлой неделе, а, может быть, месяц назад. Я поискал даже в небольшом прудике, который придумал папа, чтобы мы видели, как рождаются мальки. Я видел, как они появляются из икринок, и родители снуют туда-сюда, как сумасшедшие вокруг них.— Джори! Барт! — позвала мама из открытого окна кухни. — Обедать!Я вглядывался в воду. Я видел свое лицо с грязными разводами, со спутанными волосами, совсем не курчавыми и красивыми, как у Джори. В моем лице было что-то уродливое, темно-красное, что было будто не из этого прекрасного мира и сада. Я плакал кровавыми слезами. Я опустил руки в воду и вымыл лицо. Потом сел, мне надо было подумать. И только тогда я заметил на колене кровь — очень много крови, которая уже засохла лепешкой. Не важно, подумал я, главное, что не болит сильно.Интересно все-таки, откуда взялась кровь? Я вспомнил, как я полз. Или я ободрался об ту доску со ржавым гвоздем? Может быть, я всадил себе гвоздь? Папа говорил, что очень важно, чтобы кровь из раны вытекала свободно. Моя текла так свободно, что ноги и даже руки были в крови.Я на всякий случай расковырял рану пальцем, чтобы кровь текла еще свободнее. Люди со странностями, вроде меня, не находят ничего необычного в том, чтобы делать такое, а люди пугливые, вроде мамы, сразу от этого падают в обморок. Кровь была густая и горячая, вроде того вещества, что наложил кучкой Эппл.А может быть, я вовсе и не со странностями, потому что внезапно я почувствовал боль. Настоящую боль — и очень сильную.— Барт! — свирепо заорал папа с задней веранды. — Немедленно иди есть, или я тебя выдеру!Когда они все сидели в столовой, они не могли видеть, как я проскальзываю в другую дверь, а именно это я и сделал. В ванной я вымыл руки, надел пижамные штаны, чтобы скрыть мою кровавую коленку, и, тихий и покорный, сел за стол.— Самое время, — проговорила мама.— Барт, почему каждый раз, как мы садимся за стол, ты заставляешь себя ждать? — спросил папа.Я опустил голову. Не то чтобы мне было стыдно, я просто неважно себя чувствовал. Колено дергало от боли, наверно, это есть наказание Божие, и Джон Эмос прав. Эта рана — мой собственный адский огонь.На другой день я прятался в саду в одном из своих потайных местечек. Весь день я провел там, наслаждаясь болью, потому что она означала, что я нормальный человек, как все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107