И что они жили по соседству в Беркшире. Но больше мне ничего не удалось вытянуть из моей приемной матери.
Как-то раз Эдвин отвел меня в сторону и объяснил, что мои вопросы огорчают Мэй. У нее создается впечатление, что я отдал предпочтение ее подруге.
– Дай ей время, Том, – попросил он. – Мы узнаем друг друга получше. Мэй очень хочет, чтобы ты был счастлив.
Мне не хотелось огорчать Мэй, поэтому я стал обходить неприятную для нее тему. Вскоре наш отдых подошел к концу, мы вернулись к себе домой в Шотландию.
Больше мы никогда не приезжали в Пелинт и даже в Керрит, и я больше никогда не встречался и ничего не слышал о Ребекке. Но наша встреча надолго запомнилась мне, она была такой необычной и завораживающей. Странная подруга Мэй оказалась права: я стал читать намного лучше и уже не казался таким глупым.
Но однажды мне стало ясно, что люди становятся игрушками судьбы. Прямо на первой полосе газеты я увидел портрет Ребекки. Яхта оказалась не такой надежной, как ей казалось, и их обеих поглотило море.
Прошло время, ее тело обнаружили на борту затонувшей яхты. И снова я прочел в газете отчет о проведенном следствии. И вердикт: самоубийство. Последний акт воли, который может совершить человек. Тогда я подумал, что теперь никогда не узнаю, кем она приходилась мне и почему захотела встретиться в тот день. Сомнений нет – это она настояла на встрече. И вынудила Мэй дать согласие.
Задвинутый в дальний угол памяти эпизод очень редко всплывал на свет божий. Но история все же не завершилась, и моя причастность к ней тоже осталась непроясненной. Эдвин Галбрайт – добрейшей души человек – умер, когда я еще учился в школе. Мэй, к которой я привязался всем сердцем, последовала за мужем через два года после обширного инфаркта. И когда дом в Шотландии наконец продали в прошлом году, я перебирал ее личные вещи и обнаружил письмо, которое Мэй, наверное, сожгла бы или порвала на кусочки, если бы смерть не настигла ее так внезапно.
Я до сих пор ношу листок при себе. Сидя под свадебным деревом, я снова развернул и перечитал его. Обратный адрес: Тайт-стрит, Лондон. Дата – 1926 год. Это письмо Ребекка написала вскоре после свадьбы, за несколько месяцев до нашей встречи с ней.
Дорогая Мэй!
Хорошо, что мы увидимся завтра, потому что меня так опечалило твое сообщение: для женщины непереносима мысль, что ей не суждено родить ребенка. Но ведь это не означает, что ты должна лишить себя радости материнства? Ведь ты можешь усыновить ребенка, чтобы заботиться о нем и любить его. Уверена, что Эдвин не станет возражать, если ты решишься на это.
Так получилось, что я узнала про мальчика, который мечтает о том, чтобы его усыновили. Он сейчас живет в приюте недалеко от Лондона – место ужасное. Его подкинули в младенческом возрасте, мальчика там и окрестили. Он оказался в числе тех, кого крестили на букву Т, – и его назвали Теренс. А фамилию в приютах часто дают по цвету: Блэк, Брайн, Уайт. Его фамилией стала – Грей, но мне кажется, ему больше подходит фамилия Галбрайт.
Уверена, что ты приедешь в приют и попытаешься взять его к себе. С удовольствием сделала бы это сама, но Максиму не понравилась эта идея. Вы будете более заботливыми и внимательными родителями, чем я.
Я знала его мать – бедная женщина сейчас уже умерла. И только совсем недавно выяснилось, что ее сын жив. Она благословит тебя и я тоже, если ты позаботишься о нем. Ты станешь ему хорошей матерью, а Эдвин – прекрасным отцом.
Позвони мне, как только получишь мое письмо, и я скажу тебе, где его найти.
Ребекка.
Каждый раз, перечитывая это письмо, я начинал по-новому истолковывать каждую строчку. Когда я прочел в первый раз, у меня возникло ощущение, что я наконец-то отыскал свою мать. А потом решил, что я нашел подругу моей матери, но что толку: ведь она тоже умерла. Чуть позже я осознал, какие противоречивые желания меня обуревают. Что я готов одновременно поверить и тому, что моя мать – Ребекка, и тому, что она всего лишь ее подруга. Я фантазировал, что она запуталась и не смогла вырваться из силков, а через секунду не мог понять, каким образом такое предположение вообще могло возникнуть у меня. Мне захотелось найти один-единственный ответ, узнать правду.
Но сегодня, сидя под деревом, с которого медленно падали лепестки на страницу, я снова перечитал письмо и увидел еще одно лицо, которое выглядывало из-за плеча моей матери. Черты лица его были расплывчатыми, но я понял, что это мой отец. Я родился в 1915 году, и у меня сохранилось свидетельство о рождении, подписанное приютскими чиновниками. Ошибка могла составить не больше нескольких недель. Но если я – сын Ребекки, значит, она родила меня в четырнадцать лет, когда жила в Гринвейзе с любящим отцом и со своим кузеном, который вызвал у меня отвращение при встрече.
Итак, хочу я продолжать свои розыски? Хочу ли я этого?
Сложив письмо, я сунул его в карман. И вдруг – впервые за утро – услышал движение машин на улице. Да, я хотел добраться до сути. Сердце подсказывало этот выбор, хотя разум выдвигал множество возражений. Это ящик Пандоры, твердил он, и лучше бы его оставить закрытым. Но как бросить все как раз в тот момент, когда я подобрался так близко к разгадке?
19
Решение созрело окончательно, цель определилась, и, вернувшись в дом, я набросал план того, что мне предстояло сделать в Лондоне за оставшееся время. А потом проверил расписание вечерних поездов, чтобы добраться до Лэньона где-нибудь в полночь. Таким образом, весь день я мог посвятить поискам. Первым делом я позвонил Фейвелу, но никто не поднял трубку, наверное, он все еще не пришел в себя после похмелья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153