За два дня до моего двенадцатилетия Эли зашел в ванную, когда я уже вымылась и стала вытираться. В ту ночь он явился ко мне в спальню и изнасиловал. — Она замолчала, с трудом сглотнула. — Он насиловал меня в течение двух лет и говорил, что, если я кому-нибудь расскажу, никто не поверит.
Что я сама его совратила и сама виновата. Я во всем призналась его жене, но она ударила меня по лицу, назвала дармоедкой, никчемной, неблагодарной девчонкой и грязной маленькой лгуньей. Через два года, когда мне исполнилось четырнадцать, я пошла в город и рассказала офицеру полиции. Он пообещал, что подаст жалобу. Но в тот вечер Эли пришел ко мне в комнату и избил в кровь. Потом сломал мне мизинец.
По щекам Роксаны полились слезы, и она никак не могла перестать плакать. К сожалению, она не видела лица, в ужасе уставившиеся на нее. Она собралась с силами и продолжила:
— Как только раны зажили, я стащила кредитные карточки, кошелек, драгоценности его жены и убежала. Я заказала билет в Париж, объяснив, что судья Вудс отправляет меня в путешествие. Сама не знаю, почему выбрала Париж. Может, он казался мне очень далеким, и у меня в школе было хорошо с французским. А судья не знал французского. Я подумала, что в Америке он меня выследит. В Париже я стала заниматься проституцией. Я ненавидела себя за это, но у меня не было другого способа быстро заработать много денег. Эли был богат и обладал большой властью в городе, и мне хотелось заработать не меньше. Я была хорошенькой и менее разборчивой по сравнению с другими девушками, поэтому получала довольно много. Я работала на улицах два месяца, потом с девочками по вызову для богатых бизнесменов, в шикарных отелях. Там-то я встретила еще двоих, которые занимались тем же. Одна хотела бросить своего сутенера, он грабил ее.
Я спросила, не согласится ли она работать на меня. Я пообещала ее не обижать. Мне было всего пятнадцать, но выглядела я старше. Я была совершенно холодная, твердая, безжалостная — ну вы меня знаете. В шестнадцать я арендовала дом для своих девочек на Елисейских полях, и мы преуспевали. Многие из девушек, которые работали на меня, потом стали моделями. Они сменили имя, вышли замуж, и тогда я подумала, может, и я смогу? Мне исполнилось восемнадцать, у меня был почти миллион долларов на счетах. Такая вот предпринимательница.
Она подавила рыдание.
— Итак, я получила новый паспорт, переехала в Калифорнию. Выбрала самую консервативную частную школу, которую только могла найти, католический монастырь, и связалась с модельными агентствами. Мой агент пытался подписать контракт во Франции, но я решила начать на новом месте, дома, где никто меня не знал. Я хотела стать самой известной, самой богатой, самой знаменитой женщиной во всем мире. Я дала себе слово никого не любить, никому не доверять, потому что никто никогда меня не любил. А все остальное вы знаете. Я все понимаю и не прошу у вас ничего, я просто хочу, чтобы вы поняли, почему я такая, и чтобы мы смогли закончить фильм. Элеонор убедила меня это сделать, чтобы потом, когда все это кончится, я смогла ходить, высоко подняв голову.
Роксана опустилась на стоящий рядом стул и закрыла рукой глаза, пытаясь смахнуть слезы.
Секунду-другую стояла оглушающая тишина, слышались только тихие всхлипывания Роксаны и шуршание волн о берег. Наконец Фред Флореску откашлялся.
— Роксана, мы даже подумать не могли, через что тебе пришлось пройти. Вряд ли кому-то из нас довелось пережить такие ужасы, трудно вообразить, что подобное вообще бывает. Но я — и, думаю, все в этой комнате — совершенно потрясен твоим мужеством. Ты отважилась рассказать нам!
Не важно, как ты себя вела на съемках. Ты была несколько холодна, и я вижу, у тебя были основания не доверять людям. Но теперь, надеюсь, ты поверишь мне, когда я скажу, что ты действительно прекрасная актриса. Я горжусь тобой.
Я горжусь, что делаю фильм с твоим участием, — сказал он тихо, и все зааплодировали.
Солнце опускалось над Беверли-Хиллз, когда Том Голдман приехал домой. Он поставил машину в гараж, но не выходил из нее, а продолжал сидеть, уставившись в пространство, и думал: Господи, как все объяснить Джордан?
Первый удар — потеря большей части его состояния. Он понимал, у его жены большие запросы, а ему придется сказать ей, что предстоит урезать все расходы. Продать этот дом, ее любимую игрушку. Лиза Вейнтрауб, его бухгалтер, все объяснила. Он не может больше позволить себе тратить четыре миллиона долларов в год на содержание этого дома.
Итак, до свидания, Беверли-Хиллз. Привет, Лорел-Каньон.
Он-то сам смирился бы с этим, но вопрос в другом — сможет ли Джордан. Не будет больше дурацких вечеринок, которыми она только и живет. Его денег, около миллиона с половиной, едва хватит купить новый дом и растить ребенка. Об обедах с икрой или о костюмах от Шанель и речи быть не может. Именно после того, как он долго сидел с Лизой и внимательно изучал домашние счета, он понял, сколько денег тратила Джордан на одежду. Один костюм от Шанель стоит двадцать тысяч долларов.
Двадцать тысяч долларов! А у Джордан их пять!
И вот теперь ему предстояло пойти и сказать жене, что пора остановиться. С такими расходами навсегда покончено.
Ей придется продать часть драгоценностей. Он истратил больше трех четвертей миллиона на бриллианты, с тех пор как они поженились. А им нужны деньги. Конечно, ей это очень не понравится. Да ей абсолютно все не понравится из того, что он скажет. О Боже, устало подумал Голдман. Она же носит его дитя. А как только ребенок появится на свет, может, она потеряет интерес к общественной жизни — и тогда не придется нанимать няньку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142