Она принесла бутылку в коричневой бумажной сумке, так что я не могла бы догадаться, что в ней. Я, конечно, догадалась. Это была ее обычная марка. Я не хотела пить, я не хотела отправляться в путь и выдыхать пары ликера на спутников, но я прикинула, что мой самолет вылетает не раньше, чем через два часа, и запах может выветриться к этому времени. Итак, мы все уселись на мою трехногую софу и пили, в то время как Энн гудела в мое правое ухо, а Эйнджел слюнявил мое левое ухо. Они были моими друзьями, они изливали на меня свое дружелюбие, но я их едва слушала. Я оглядывала комнату, прощаясь с ней. Прожить здесь полгода, здесь, в этом убожестве, двенадцать футов на восемь, потолок с осыпающейся штукатуркой, облезлый жеваный коврик, вечно холодный радиатор, грязное пожелтевшее окно, через которое не проникает ни воздух, ни свет… И во имя чего? Чтобы раскрыть истинную Томпсон, испытать блаженство? У меня здесь собирались вечеринки, Эйнджел здесь читал мне свои, пунктуации, Энн пыталась склонить меня к любви, всякие типы здесь смеялись, кричали, визжали, они спали здесь на полу и блевали на пол, и однажды они облили цветной жидкостью мою «Оксфордскую антологию английской поэзии» и пытались поджечь ее (они пытались сжечь Шелли и Китса!); и это все оказало на меня глубочайшее воздействие, все это убожество, весь этот гвалт, все эти выходки. Но какое? В конечном счете, это было не так уж плохо. Здесь я израсходовала на поиски мечты всего одну сорок четвертую своей жизни; как раз когда я дошла до столь глубокой мысли, в комнату без стука ввалился Большеголовый Чарли, улыбаясь во весь рот и играя бицепсами.— Привет, — сказал Большеголовый. — Ты еще не уехала?— Нет, — сказала я. — Я еще не уехала.— Привет, Большеголовый, выпей, — сказала Энн.— Отрава, — сказал он.Он подошел к софе и взъерошил мои волосы. Впечатление такое, будто в ваши волосы вгрызается экскаватор, который роет котлованы для небоскребов. Я не в состоянии описать Большеголового Чарли. Когда я впервые увидела его, я чуть не упала в обморок. Он стоял, прислонившись к стене, засунув руки в передние карманы хлопчатобумажных брюк, скрестив ноги, и у меня возникло чувство, что стена непременно обвалится, таким фантастически огромным он казался. Он был ростом около шести футов и около шести с половиной футов имел в плечах, примерно пятнадцать дюймов вокруг талии, а таких здоровых мускулов, как у него, я в жизни не видела. Не заметить их было невозможно: он носил белую рубашку поло на пару размеров меньше, чем требовалось, и рукава высоко закатывал. Кожа его отливала золотом, волосы были светлее моих, глаза — голубее моих, он был такой чертовски нордический, что мое сердце замерло в груди. Эти мускулы! Эта божественная улыбка! Эти голубые, голубые, голубые, голубые глаза! Позвольте мне поскорее добавить, что я не первая женщина, впадающая в транс при виде Большеголового. Это происходит все время. Могу поклясться, он мог каждый час брать себе любую женщину, если бы пожелал. Но он не желал. Он объяснил мне это в первый же вечер, когда мы были вместе. Мы сидели в забегаловке и пили кофе, и он сказал, что не можем же мы торчать здесь всю ночь и почему бы не направиться поболтать куда-нибудь еще, хотя бы ко мне. Конечно, сказала я, почему бы и нет; и я вышла с ним в зловонную темноту Западной Сороковой улицы, как если бы ступила прямо в райские кущи. Я мало что знала о мужчинах, мой опыт исчерпывался теми несколькими несчастными минутами с Томом Ричи в углу сада Гринича, и мне исполнился двадцать один год и еще половина, и я не могла отказываться от столь великолепного образца, каким мне представлялся Большеголовый Чарли с его пятнадцатидюймовой талией, да и ни одна девушка не смогла бы. Я была в полуобморочном состоянии, пока мы преодолевали четыре лестничных марша к моей комнате, я не могла открыть дверь, потому что непослушные пальцы с трудом удерживали ключ, но, наконец, я преодолела все препятствия, и мы уселись бок о бок на мою трехногую софу, и я ожидала мгновения, когда небеса с грохотом обрушатся на мою голову. И тут Большеголовый прочитал мне свою знаменитую лекцию о влиянии занятий любовью на организм мужчины. Еще бы! Большеголовый открыл мне глаза! Любить для женщины — благо: они расцветают от нее. Но, для мужчины любовь хуже самоубийства. Это медленная затяжная смерть. Она вытягивает из парня все его жизненно необходимые соки, не говоря уж про кальций, натрий и фосфор. Она превращает его кости в хрупкие прутики, а мускулы — в тряпки, хлопающие, на ветру. Она подтачивает его волю, она разлагает клетки головного мозга, она превращает мужское нутро в кашицу. И он сообщил мне об этих ужасных фактах так авторитетно, что я начала ненавидеть самое себя, я стала себя чувствовать вавилонской блудницей. Подлое, вселяющее ужас создание! Только подумать — чтобы мускулы Большеголового Чарли превратились в тряпки! Только подумать — похитить его фосфор!Вот и весь мой роман в Вилидже. Энн слонялась вокруг меня неделями, надеясь воспользоваться моей слабостью.Опорожнив свой стакан, я сказала:— Очень жаль, ребята, но мне сейчас придется вас оставить, если я собираюсь успеть на свой самолет.— Послушай, — пророкотала Энн. — Забудь ты про этот Альбукерке! Ну зачем тебе этот паршивый город, черт его побери?— Это мой надежный шанс, — оборонялась я. Я говорила всем, кроме матери и Тома Ричи, что еду в Альбукерке работать в качестве модели. Нельзя же было всем объяснять, что я умираю от своей тоскливой жизни здесь. Мне нужно просто порвать с нею, поставить точку.— Большеголовый, — обратилась я к Чарли, — помоги мне отнести чемоданы в такси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123