Ее прямо-таки распирало от гордости и сознания, что она везет его домой, но мысль, что придется представить Джеми матери, лишала ее самообладания.
Ей хотелось, чтобы все было прекрасно, но она понимала, что вряд ли так получится. С сентября мать жила с итальянцем, которого привезла из Рима. Он был высок ростом и весь блестел. Блестящая смуглая кожа, блестящие черные глаза и волосы. Одевался он всегда в блестящие шелковые пиджаки. Сандрину тошнило от одного его вида Она ничего не сказала Джеми о блестящем итальянца Вито, вопреки здравому смыслу надеясь, что до каникул он исчезнет из дому.
Под стук колес поезда, пересекавшего зимний ландшафт Новой Англии, она вспоминала, как утром, перед отъездом, они с Джеми гуляли в парке колледжа вдоль аллеи голых деревьев.
Он не сразу согласился поехать к ней домой на часть каникул, ему хотелось воспользоваться затишьем в общежитии, чтобы закончить акварели на спортивную тему. Наконец Сандрина уговорила его, пообещав перезнакомить со всеми художниками в Гринвич Вилледж. Он согласился пробыть в Нью-Йорке первую неделю каникул, перед тем как уехать домой, в Бостон, где жили его родители.
Все время, покуда они ехали на такси от вокзала Грэнд Сентрал, Сандрина молчала, всецело поглощенная мыслями о том, как выглядела их квартира накануне ее отъезда в колледж. В дом была доставлена разобранная на части причудливая нагая скульптура, купленная матерью в Риме. Медный торс, стальной трубчатый каркас и прочее положили в прихожей – до того времени, пока все это не смонтирует Вито. Мать распорядилась поставить в высокие ониксовые вазы камыши с позолоченными стеблями, что, с ее точки зрения, выглядело эффектно, а на взгляд Сандрины вульгарно. Сандрина уповала лишь на то, что в своих причудах мать так же переменчива, как и в своих настроениях. Если Бог все-таки существует, то ей не придется лицезреть ни итальянца, ни эдакого декора.
Когда она и Джеми вышли из такси у парадного подъезда здания, в котором находилась ее квартира, дежурный швейцар, приветствуя их, приподнял свою шляпу.
– С прибытием вас, мисс Сандрина, – почтительно сказал он с грубым ирландским акцентом.
– Благодарю, Джимми, – ответила она с улыбкой.
– Ух ты, как здорово, – воскликнул Джеми, войдя в обшитый красным деревом лифт. – И давно вы здесь живете? – спросил он, привлекая ее к себе.
– Мы переехали сюда после смерти моего отца, – солгала она. – Давно.
В действительности же мать отсудила эту квартиру у одного из своих мужей: был непристойный, нашумевший в прессе бракоразводный процесс, о котором дома запрещалось говорить. Во всяком случае, можно было не тревожиться, что мать проболтается. Она не скажет об этом правды.
Открывая дверь апартаментов, Сандрина задержала дыхание. Она не отваживалась поднять глаза, пока не услышала возглас изумления, изданный Джеми:
– Вот это да! Красота-то какая! Мгновение-другое Сандрине казалось, что она ошиблась дверью. Вдоль стен стояли десятки серебряных плетеных корзиночек с рождественским папоротником и остролистом. В центре овальной комнаты возвышалась елка – судя по размерам, спускали ее, вероятно, с крыши. Елка была украшена сотнями белых фарфоровых ангелочков и антикварных деревянных игрушек, обвивалась спиралями гирлянд из крохотных огоньков, которые сверкали, как однокаратные бриллианты.
Балконные перила по трем сторонам прихожей были увешаны толстыми гирляндами хвойных веток, перевязанных громадными белыми муаровыми бантами. Лились звуки симфонического оркестра, тихо игравшего рождественские хоралы. Сандрина не верила ни глазам, ни ушам.
– Заходи-заходи, – сказала Сандрина, стараясь вести себя так, будто все было, как ожидалось. – Я чувствую сногсшибательный запах. Идем на кухню, посмотрим, что там Марта стряпает.
Шагая по длинному коридору, отделявшему кухню от других комнат первого этажа квартиры, она думала о разительной перемене всей атмосферы в доме. Что за чудеса? Квартира выглядела, как открытка, изображающая английский сочельник, как киносочельник, о каком она всю жизнь мечтала и какого у нее никогда не было.
Она толкнула створки распашной двери, которая вела на кухню, и увидела Марту, стоявшую за большой черной плитой, раскрасневшуюся и слегка усталую. В дальнем углу трое мужчин в белых фартуках и поварских колпаках нарезали ломтиками, копченую лососину и раскладывали ее на серебряные блюда.
Увидев в дверях Сандрину, Марта радостно вскинула руки.
– Милая Дрини! – воскликнула она, расплываясь в широкой улыбке. – Ты приехала!
Сандрина бросилась к полной, миловидной женщине и обвила ее руками за шею.
– Дрини? – удивленно тараща глаза, с усмешкой спросил Джеми.
– Так меня звали в детстве, а теперь только Марта, – объяснила она через плечо.
Снова обернулась к Марте и гордо сказала:
– Марта, познакомься, пожалуйста, с моим другом Джеймсом Грейнджером.
Марта вытерла руки о фартук и поздоровалась с Джеми.
– Здравствуйте, – произнесла она.
– Здравствуй, Марта, – улыбаясь до ушей, сказал Джеми, энергично пожимая ей руку. – У вас здесь так вкусно пахнет.
Марта отвела с лица русую прядь и взглянула на них проницательными голубыми глазами.
– Плиты с самого утра работают, – сказала она хрипловатым от усталости голосом. – Четыре индюшки, четыре окорока, полдюжины пирогов, еще больше на подходе.
– Боже мой, Марта! – со смехом сказала Сандрина. – Мы ведь пробудем здесь всего несколько дней. Сколько же, ты думаешь, мы можем съесть?
Мгновение-другое Марта озадаченно смотрела на нее, потом сказала:
– Ну, будет-то не меньше сотни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125