в нем я чувствую равного себе. Мужчина, возводивший из камня и стали новый мир, — мне он под стать.
Не все у Иззи выходило гладко. Строительство «Великого Востока» шло трудно. Воображение Брунела унесло его далеко за пределы реальных технических мощностей середины девятнадцатого века; чертовы моторы просто не давали мощности, которая ему требовалась. Мало того — компания навязала ему помощника по фамилии Расселл. Наверное, каждому художнику хоть раз в жизни хочется убить заказчика. При постройке корабля творилось черт-те что: дурное руководство, слухи, интриги, денежные проблемы, никакого контроля за качеством; и только благодаря неистощимому упорству Иззи судно вообще вышло из верфей. Но при спуске на воду произошла катастрофа: якорная цепь — та самая, что на снимке, — сорвалась и убила нескольких человек. Скандал в прессе, публичное унижение. Иззи этого не пережил. А было-то ему всего пятьдесят три года.
Он приходит ко мне по ночам, невысокий плотный инженер с сигарой во рту, уже полтораста лет лежащий в могиле. Я снимаю с него шляпу, откладываю сигару, расстегиваю на нем сюртук, расшнуровываю ботинки, стягиваю с усталых ног узкие, по моде столетней давности, брюки. Он очень устал: засыпает, едва голова его касается подушки. И, пока он спит, я беру его член в ладонь, провожу пальцами по длинной темной вене. Не просыпаясь, он нащупывает мою грудь; я чувствую его возбуждение; вот он открывает глаза, и мы целуемся. Я ласкаю его ртом, а потом он входит в меня, яростно и резко, впиваясь зубами мне в шею; голова его лежит у меня на плече, и я вижу на лысине капельки пота. Оба мы кончаем, каждый в свой черед (он ждет меня); а потом он откидывается на подушку, сшитую через полтораста лет после его смерти, я протягиваю ему сигару и пепельницу, и он курит молча, размышляя о гудронированных дорогах, виадуках, акведуках, о моторах, которые со временем заменят лошадей; и я говорю ему: «Послушай, Иззи, хочешь знать, как построить машину, которая сможет летать?» Я рассказываю ему о домах, пронизанных проводами, о невидимых кабелях в толще стен, об электричестве, дающем нам тепло и свет, — достижениях нашего века, которых он не дождался. «Все дело в энергии, Иззи, — говорю я ему. — Мир мчится все быстрее, мы обгоняем сами себя; а теперь докажи, что энергии у тебя хватает, — возьми меня еще раз».
Я кончаю сильно и ярко, как всегда, когда мечтаю об Иззи; потом принимаю душ, одеваюсь и, поймав взглядом свое отражение в зеркале, вижу там стареющую женщину с раздавшимися бедрами и такими же, как у старухи матери, обвисшими складками кожи на руках. И думаю: кого ты обманываешь, Алике? Я и сама-то себе отвратительна — чего уж мечтать, что на меня позарится кто-то другой. Груди у меня обвисли, на них сильно проступают вены. Ареолы сморщились, вокруг сосков торчат редкие волосинки. Волосы на лобке седеют. В прошлом году месячные у меня приходили всего семь раз. Эстроген уходит из моего тела, испаряется, как вода на солнце, и я остаюсь сухой, безводной, бесплодной пустыней. Влагалище мое пересыхает, как речное русло, покинутое потоком. Кожа обвисает унылыми складками. Хватит дурачить себя: Джозеф Шилдс, привлекательный мужчина, от которого ни одна молоденькая не откажется, на меня лишний раз и не взглянет.
Некоторые мои подруги считают, что в нашем возрасте самое время принять обет целомудрия. Но как я могу остаться без секса? Я, Алике Ребик, в двадцать лет поклявшаяся, что никогда и ни в чем не стану себе отказывать?
Никогда, говорила я себе, никогда я не стану потакать ничьим желаниям, кроме своих собственных. Никогда не стану отдавать больше, чем получаю (правда, получать я собиралась изрядно). Никогда не стану умерщвлять плоть — ни воздержанием, ни модными кнутами и наручниками. «Все эти разговоры о сексе сильно преувеличены», — говорит кое-кто из моих подруг. О, только не для меня! Для меня секс всегда был высшим наслаждением. Кончала я легко и быстро, не знала проблем с оргазмом, не выискивала подходящих поз и не копалась в книжках типа «Радости секса». Все, что знаю, я изобрела сама. В двадцать один год, без всякого опыта в этой области, не зная даже слова «фелляция», вдруг спросила себя: а что почувствует член, если погрузить его в другое влажное местечко? Ему понравилось; еще больше понравилось мне. С тех пор тело мужчины стало для меня одной большой эрогенной зоной: внутренний изгиб локтя, колени, затылок (когда касаются моего затылка, я впадаю в экстаз, как будто именно на это место положил руку, создавая меня, божественный Творец — в которого я, конечно, не верю); анус, ямочка на подбородке, нежная кожа под ногтями, до которой можно добраться только языком. Но — с платным любовником?..
Женщины — не для меня. Я человек вагинальный, мне нравится чувствовать внутри себя мужской член. Не отрицаю, иной раз могу ощутить возбуждение при виде женской груди, и вообще женские фигурки бывают порой очень соблазнительны, но, по совести сказать, глядя на женщину, я вижу не фигуру, а одежду, прическу, макияж и думаю: «Не попробовать ли такую же помаду?» — или: «Боже, какая морщинистая шея — а ведь и у меня скоро такая же будет».
Я сижу у окна с газетой на коленях, и с моря доносятся порывы холодного ветра — со стороны Ирландии надвигается циклон. И вспоминаю Италию, отель на Капри, где я пила prosecco т впервые в жизни читала Овидиевы «Метаморфозы» — о фракиянках, которых Вакх в наказание за убийство Орфея превратил в дубы. Ноги их вросли в землю, руки стали ветвями, пышные волосы — листвой. Вот и со мной, думаю я, происходит сейчас то же самое.
Мне сорок девять, денег у меня полно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112