Однако отсталыми их не назовешь: эти туповатые ребята прекрасно знают, с какой стороны у бутерброда масло, и свою выгоду не упускают. И их трудно за это осуждать — каждый о себе заботится как может. Посмотрите на этого Ричи: на нем тренировочный костюм «Адидас», белоснежные кроссовки, фальшивый «Ролекс» на запястье, а прилизанные волосы так блестят, словно он вылил на них целый тюбик геля (вполне возможно, что так оно и есть). Черты лица мелкие, мальчишеские. Вялый рот, невзрачный курносый нос, тускло-зеленые глаза. Шрамы на шее, татуировки на пальцах. Он очень старается напугать, прямо из кожи вон лезет, чтобы показать, какой он крутой и опасный, но я-то вижу его насквозь: он просто пустышка, ничтожество. Маленький человечек с невыразительной физиономией и плоской душой.
Мы садимся. Ричи демонстративно закуривает сигару. «Ну как же можно быть настолько банальным?» — думаю я.
— Чего вы хотите? Выкладывайте быстро, я свое время попусту не трачу.
— Я хочу достроить и открыть свой отель. Хочу, чтобы ваши люди прекратили таскать стройматериалы, бить стекла и запугивать моих рабочих.
Он поворачивается к девицам:
— Слыхали? Буффало Билл вышел на охоту! Девицы хихикают.
— Я бизнесмен, как и вы. Все, что мне нужно, — спокойно делать свое дело.
— Кончай мне мозги пудрить, Микки-Маус. Не на того нарвался. Думаешь, я кретин, вроде Гуфи из муль-тика? Эй, слыхали, этот Микки-Маус думает, что я Гуфи!
Черт бы его побрал! Я ему о серьезном деле — а этот шпаненок выпендривается перед девками! Но я знаю, что говорить, и знаю, к кому обращаться. Моя аудитория — не этот недоучка, а тот парень, что сидит в тюрьме. Мы с Сэмом выработали стратегию: попробуем воззвать к гордости Хамфриза, к его чувствам ливерпульца. Предложим стать одним из спонсоров предприятия, которое принесет возрождение его родному городу. Против такого он не устоит.
— Давайте перейдем к делу, — говорю я. — Вы правы: я американец. А для нас, американцев, не существует слов «нельзя», «не выйдет», «невозможно». Мы отрицаем негативное мышление и презираем пессимистов. Каждый иммигрант приезжал в Америку со своей мечтой, и самые достойные из нас продолжают верить, что мечты рано или поздно становятся явью. Ваш город великолепен, в нем множество сказочных зданий, потрясающих видов — набережная и прочее, но в последние двадцать-тридцать лет вы словно остановились в своем развитии, вы не построили ничего, равного вашему наследию. Я хочу вдохнуть в Ливерпуль новую жизнь. Не верьте тем, кто говорит, что ваш город доживает последние годы; я знаю, что это не так, и я это докажу. Я сделаю Ливерпуль таким, каким он должен быть. У вас, мистер Силвестер, здесь клуб, и, я слышал, клуб очень хороший; говорят, даже испанцы из Барселоны приезжают сюда на выходные, чтобы развлечься так, как им не удается развлечься дома. И это замечательно. А знаете, почему так? Потому что у этого города есть обаяние, притягивающее людей. Он настоящий. Вот почему вашему городу нужны такие люди, как мы — американцы, ваши друзья; мы хотим придать Ливерпулю американскую энергию, американский настрой, американскую устремленность в будущее. Мой отель будет не просто гостиницей, он станет символом американского оптимизма, американской воли к победе. Не знаю, что вы собирались построить на этом месте, но, поверьте, мое предложение для города куда выгоднее.
— Мощно излагаешь, чувак. Прямо хоть в «Эхе» печатай. Только знаешь что? Мы в Ливерпуле такими статейками задницу подтираем!
Чтоб тебя, засранец! Ладно, к черту все. Мне здесь больше делать нечего. Не знаю, какого хрена я потратил столько времени на этого мелкого поганца. Я поворачиваюсь к Алике, чтобы сказать ей: «Пошли отсюда», но тут она наклоняется к Ричи, смотрит ему в глаза, и на губах у нее играет какая-то странная улыбочка — такой улыбки я у нее никогда еще не видел.
— Знаешь, Ричи, — говорит Алике, — я бы сейчас не отказалась перекусить. Орешков погрызть, скажем. У тебя грецких орехов не найдется?
— Что-о? — От этого невинного вопроса Ричи подскакивает, словно его ткнули раскаленным прутом, и начинает наливаться багрянцем. Можете мне не верить, но, клянусь, руки у него дрожат.
— Обожаю грецкие орехи, — как ни в чем не бывало, продолжает Алике. — Особенно в шоколаде. Никогда не пробовал? Пальчики оближешь!
— У нас внизу, в баре, вроде должны быть орехи, — замечает одна из девиц.
— Да не нужны ей никакие орехи! — рявкает Ричи. Он уже красен до корней волос и смотрит в угол, где сложены ящики сигарет.
— Ну ладно, — говорит Алике. — Может, начнем сначала?
Он кивает.
— Не знаешь, Брайан в последнее время со своей матерью не виделся?
— Не знаю.
— Сколько ей сейчас — лет шестьдесят, наверное?
— Рите? Да уже седьмой десяток пошел.
— А Брайану сколько?
— Брайану сорок, как мне.
— Ты не мог бы кое-что передать Рите от меня?
— Что?
— Скажи: сын и дочь доктора Ребика просят ее об одолжении. В память о старых временах. От ее семьи — нашей семье.
— И все?
— И все.
— Ничего больше?
— Ничего.
— Ладно, передам.
— Позвони ей прямо сейчас, хорошо?
— Я?
— Ну да. Давай.
— Хочешь, чтобы я звякнул Рите?
— Правильно. Позвони ей и объясни, в чем дело. И, к моему изумлению, этот ублюдок послушно снимает трубку и набирает номер старой леди.
— Привет, Рита, — говорит он. — Я тебя не разбудил? Ну извини. Что, говоришь, засиделась допоздна? Опять видео смотрела, что ли? Смотри, как бы у тебя от этих ужастиков кошмары не начались. Слушай, у меня тут сидит сестра Сэма Ребика, а с ней — тот янки, что строит отель на Шавасс-парк, на том самом участке, который Брайан сдал под другую постройку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112