Едут все в одно место — на сборный пункт в Беер-Шеву. Приезжаю я туда — и что же вижу? Во-первых, не то что ни одного знакомого лица нет — нет даже никого, кто бы знал кого-нибудь из моего отряда. Видишь ли, сбор резервистов организуется без учета того, кто где служил, поэтому солдаты из одного взвода могут оказаться рассеяны по всей стране и войти в разные отряды.
— И что же? — спросил Майкл.
Он, должно быть, не может представить себе отца молодым — обкуренным перепуганным хиппарем. Хотя не раз видел мои фотографии тех времен, но, должно быть, ему кажется, что тот парень с длинным хаером и беззаботной физиономией — какой-то самозванец, подменивший его отца.
— Так вот. Время идет, уже ночь наступила, на пункте полный бардак — все мечутся туда-сюда, никто ничего не понимает, ну прямо взятие Берлина, знаешь, когда русские наступают, а нацисты бегают и уничтожают документы. Помню, выхожу я из автобуса и думаю: господи боже, так вот это и есть непревзойденная военная машина, с которой мы должны выиграть войну?! Толпа людей — огромная толпа, десятки тысяч; одни пьют кофе, другие разыскивают свое обмундирование, третьи носятся со свернутыми одеялами на плечах. Просто лагерь беженцев какой-то, а не мобилизационный пункт. Никаких танков, никаких пушек — только масса людей. Устроено все было так: там был такой ангар, огромный — можно было десяток самолетов разместить, без стен, без ничего, только крыша на столбах. В дальнем конце этого ангара сидят за столами несколько рядовых, ведут учет. А за ними сложены рядами до потолка рубашки, трусы, одеяла, спальные мешки, винтовочные чехлы, носки, ботинки — словом, все, что положено иметь при себе солдату. Я постепенно разбираюсь, что тут происходит: прибыв на пункт, резервист первым делом находит тех, с кем служил, они вместе получают обмундирование и отправляются на фронт. А я стою один как перст и думаю: мать честная, может, прямо так на войну идти? Враги как увидят меня в джинсах и «вьетнамках» — со смеху помрут! Но все же я беру себя в руки, встаю в очередь, записываюсь и получаю две рубашки, две смены белья, пару ботинок, спальный мешок, палатку — в общем, все, что положено.
Оружие выдают отдельно, в окошечке. Я подхожу туда и вижу, что окошечко закрыто. «Вот так так! — думаю я. — Недобрый знак!» Тебе смешно, Майкл, и мне сейчас тоже, в самом деле, это очень забавно, но, можешь мне поверить, тогда мне смешно не было.
Он сидит на траве, упершись руками в колени, в своих широченных рэперских штанах, на шее — кожаный шнурок с каким-то синим камнем. Ботинки он снял, и они стоят рядом, неправдоподобно огромные, словно два космических корабля.
— Так вот. Я стучу в окошечко, мне открывают, и я говорю: «Простите, пожалуйста, нельзя ли мне получить оружие?» А парень в окошечке отвечает: «Нельзя». «То есть как нельзя?» — говорю я. Аон: «Все, винтовки кончились. Нету больше». — «Ну ничего себе! — говорю я. — Я что, должен на фронт идти без оружия?» А он: «Слушай, я просто стою на раздаче. Винтовки кончились, ничем не могу помочь». Тут, знаешь, я начинаю немножко злиться. Я стою один-одинешенек посреди всего этого бардака. Вокруг — ни одного знакомого. Куда идти и что делать, не знаю. Я услышал по радио свой код, все бросил и побежал воевать — и что же? Даже винтовки для меня не нашлось! И с такими-то порядками мы должны защищать свою страну? Черт возьми, думаю я, похоже, в этот раз Бог на стороне египтян! Так вот, стою я там и соображаю, что же теперь делать. Время уже к полуночи — а началось все это в полдень. Толпа постепенно редеет, потому что резервисты получают свое шмотье и отъезжают в Негев; и вдруг я замечаю сержанта, который не слишком-то похож на обычных сержантов, потому что лицо у него интеллигентное. Этакий ашкенази с рыжей бородой и в очках — должно быть, в мирной жизни доктор, или архитектор, или еще кто-нибудь в таком роде. Вообще-то у сержантов, как правило, мозги набекрень, они и в мирной жизни ведут себя так, словно кругом пули свищут, но этот явно не из таких. Я подхожу к нему, объясняю ситуацию, начиная с утра в Хайфе, и заканчиваю так: «И вот, как видите, я стою тут перед вами, винтовки у меня нет, и взять ее неоткуда».
А он, подумав с минуту, отвечает: «Знаешь, сынок, что я тебе скажу? То, что ты видишь вокруг себя — это и есть армия. Армия — это бардак, и ничего ты с этим не поделаешь. Это только начало и, поверь мне, дальше будет только хуже. Поэтому вот тебе мой совет. У тебя две проблемы. Первая — ты все еще здесь, хотя давно должен быть там, в пустыне. Все эти люди, которых ты здесь видишь — это обслуга: водители, повара, механики, люди, которые могут задержаться часов на семь-восемь, и ничего от этого не случится. А солдаты, сынок, — они все уже там. Так что вот твоя первая проблема: тебе надо попасть на фронт. И вот что я тебе скажу: подъедет сюда первый же грузовик — запрыгивай. Что же до винтовки — война идет уже целый день, и на передовой, конечно, уже есть потери. Так что, как только увидишь убитого израильтянина, возьми его винтовку. Ему она больше не понадобится».
Ну ни фига себе, думаю я — моя страна призвала меня на свою защиту, а я даже винтовку себе должен добывать из вторых рук!
Однако рассуждал этот мужик очень разумно, так я сел на первый же подвернувшийся грузовик и поехал на фронт. Часа через три-четыре мы добрались до пустыни. Фургон открылся, и мы увидели перед собой лейтенанта с сигаретой в зубах. Я к нему подошел, рассказал свою историю, и он говорит: «Хочешь — оставайся здесь, будешь в моем отряде».
— А как же ты раздобыл винтовку? — спросил Майкл.
— О, это отдельная история. Был в нашем грузовике один парень, лет двадцати с небольшим, из израильских хиппи — длинные волосы и убежденный пацифист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112