Едва открыли дверь, Эдвина вырвалась наружу, высоко подняв голову и жадно втягивая трепещущими ноздрями бодрящий воздух гофрированного тоннеля, ведущего из салона самолета к вокзалу: день выдался по-настоящему зимний – сухой и морозный.
„Я дома, дома, снова дома, – затаив дыхание, мурлыкала она себе под нос, точно выбирая наикратчайший путь сквозь огромный пустой терминал к багажной карусели – залу выдачи багажа на первом этаже. – Я вернулась, Манхэттен, хочешь ты того или нет! Вернулась – в твою грязь и разврат, в твои страхи и преступления – в твою жизнь! О, как я люблю эту ясную, свежую, морозную зиму!"
Эдвина едва сдерживалась, чтобы не пуститься в пляс: каждый раз, возвращаясь домой, она испытывала подобную радость. Нью-Йорк – это безудержный карнавал, шумный, ослепительный, электризующий, а она – его порождение до мозга костей. И это бросалось в глаза. О-о, еще как бросалось! Какой другой город – ну разве что Лондон или Париж – мог хотя бы отдаленно воспроизвести такое совершенство: эта небрежная элегантность, непринужденный стиль, эта быстрая, упругая походка, словно она абсолютно точно знала, куда и зачем движется, этот шик и ухоженность с головы до пят!
Все в Эдвине до последней черточки казалось вызывающе космополитичным и в то же время удивительно узнаваемым, нью-йоркским: стройная фигура и длинные, как у жеребенка, ноги, уверенные движения и эта несовершенная красота: лебединая шея чуть длинновата, скулы излишне высокие и выпирающие, рот слишком крупный, широкий, орлиный нос, самоуверенно-благородный. Каждая из черт, неправильная, если рассматривать в отдельности, и по-ребячески агрессивная, соединяясь с другими, создавала незабываемый облик. И не только с точки зрения физической красоты. Необъяснимая магия ее обаяния и жажда жизни, казалось, излучались самим нутром, и рядом с нею куда более совершенные красавицы меркли и отступали на задний план.
– Уинни! – позвала Эдвина, добравшись до места выдачи багажа.
Несмотря на то, что самолет прибыл раньше положенного часа, Уинстон уже был там – ее преданный и неизменный вокзальный сопровождающий. Он ждал ее точно у нужной ленты конвейера, хотя на мониторе не появился еще указатель, где именно будут выдавать багаж. Невероятно, но каким-то внутренним чутьем этому большому неуклюжему человеку с типично ирландским лицом и торчащими во все стороны клоками белых волос удавалось узнать все наверняка и заранее, тут Эдвина могла бы побиться об заклад.
Двигаясь в его сторону, Эдвина наградила Уинстона своей самой ослепительной улыбкой. В умении отличить бесценное сокровище, попади оно ей в руки, ей не было равных. Откладывался ли рейс или, напротив, самолет прибывал неожиданно рано, не важно – преданный Уинни уже был на месте, поджидая ее. Уинстон в одном лице представлял все виды транспортных услуг, и для него не существовало таких объективно-естественных препятствий, как пробки, болезни, несчастные случаи, плохая погода иди поломки машины; он не считал их оправданием. Ничто, за исключением смерти, не могло помешать ему оказаться в нужное время в нужном месте, и Эдвина часто спрашивала себя, как ему это удается. Каждый раз, когда она возвращалась с выездного показа моделей одежды, обремененная четырьмя огромными металлическими контейнерами, доверху набитыми образцами, – комплектов сто семьдесят, не меньше, из последней коллекции Антонио де Рискаля, и все они нужны ей для демонстрации в крупнейших универмагах крупнейших городов, – она знала: Уинстон уже ждет ее в одном из аэропортов – Кеннеди, Ла-Гуардия или Ньюарке, вместе со своим „мерседесом"-универсалом, специально переделанным в огромный фургон, который мог бы с легкостью вместить в себя этот чудовищных размеров багаж.
И в это утро, как обычно, она выхватила в толпе обожающий взгляд Уинстона, который, едва завидев ее, тотчас же потянулся за термосом с кофе, утонувшем в кармане его бесформенного пальто. Не дожидаясь ее просьбы, он налил кофе в пластмассовую чашечку и застенчиво протянул Эдвине. Она благодарно улыбнулась и, зажав чашечку обеими руками, отпила из нее. Кофе был точно в ее вкусе: черный, обжигающе горячий, крепкий и сладкий.
Они не перемолвились ни словом. Уинстон был немым, хотя слышал прекрасно, Эдвина же старалась сводить до минимума свои монологи. Им удавалось прекрасно понимать друг друга и без слов – по выражению лиц.
Ожидая, пока багажная карусель начнет свое верчение, Эдвина состроила гримасу скуки и нетерпения. Так же хорошо, как расположение мест в самолете, знала она и багажную процедуру. Еще совсем недавно ее холили теплыми от пара полотенцами и ублажали шампанским, теперь же она резко спустилась обратно на землю. Обслуживание по первому классу начиналось у входа в салон самолета и заканчивалось сразу после выхода из него. И в отличие от места в салоне, которое она выбирала сама, багажная процедура оставалась ей неподвластна, а грузчики… – о-о, эти грузчики багажного отделения, одинаковые во всем мире, – самое упрямое племя сторонников равноправия! Однако нравится ей такой порядок, нет ли – она достаточно реалистична, чтобы понимать: бывают ситуации, с которыми не может справиться даже она.
Правда, на 7-й авеню, где располагался ее офис, многие голову бы дали на отсечение, что на всей земле не найдется ситуации, которая окажется ей не по силам. За Эдвиной укрепилась репутация женщины, чудодейственным образом способной сдвинуть горы и творить чудеса: на нее смотрели, как на самое опасное для мужчин существо. Короче, ее считали женщиной, владеющей собой и миром, ее окружающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167