— «La Isia Bonita»? М-м… Э-э… «Bonita» — это что-то красивое… А «Isia» — кажется, «остров».
— «Прекрасный остров», — произнес Тимур нараспев. — Варежка мне три месяца не могла перевести, а вы — с ходу. Вот что значит профессионал!
Варя вновь ушла на кухню, а вернулась с полиэтиленовым пакетом, в котором лежали принесенные Тимуром три месяца назад консервы и макароны.
— Это что такое? — удивился Тимур слегка раздосадованно.
— Это тебе, — ровным голосом сообщила Варя, — чтобы первое время ты не умер от голода в общежитии.
Она вышла на балкон, чтобы не видеть, как он собирает вещи. Все двадцать минут, пока не хлопнула входная дверь, Варя не оборачивалась, отсасывая из раны не унимавшуюся кровь. Затем шагнула назад в пустую комнату.
* * *
— Доченька, нет худа без добра! — проговорила безмерно счастливая мама. — Горький опыт — он тоже опыт. А у тебя еще вся жизнь впереди…
Варя не возражала. Теперь ей оставалось только жить. Но чтобы не сойти с ума от воспоминаний в пустой комнате, она часами гуляла с собакой все положенные на подготовку к экзаменам дни. Однако сессию сдала легко. Входя в экзаменационную аудиторию. Варя даже не испытывала положенного страха, словно с уходом Тимура у нее оказались перерублены нервы. Она первая приходила на экзамен, первая отвечала, первая уходила, чтобы не встретиться с Наилей, и вновь до полного изнеможения бродила с собакой по парку возле стен монастыря.
Через три дня Варя впервые смогла сесть за покинутый Тимуром письменный стол. Через девять дней разложила перед собой все нужные книги и материалы и, не разгибаясь несколько суток, закончила курсовую работу.
Марина Валерьевна восторженно сказала, что курсовая читается запоем, как научно-популярная статья, но Варя не улыбнулась, приняв это как должное.
На сороковой день она написала новое стихотворение без конца:
Я уберу из комнаты твой стол —
Он не послужит больше никому;
Сама же, день за днем лежа пластом,
В квартире место мебели займу.
Проветривая дом по вечерам,
Я запах твой из комнат изгоню —
Нет смысла снова пытку начинать,
Я, милый мой, не враг себе, отнюдь!
И я твой дух из дома уведу —
Жизнь, догорев, рождается уже,
Так дай же мне одну свечу задуть,
Чтобы другую с трепетом зажечь!
Дальше она не могла продолжать, потому что так и не решила для себя вопрос, что же такое любовь — единственно возможный способ существования или сказочное отсутствие жизни. Когда снег летит в небеса, а сам ты бродишь заколдованными тропами, швыряя себе под ноги и топча все свои достижения; когда отрекаешься от самого себя, чтобы за это тебя отвергли с презрением, ты не живешь. Не живешь, но уходишь в то, что стоит над жизнью, — в Вечность.
Написав эти три четверостишия, Варя начала приходить в себя. Мама нашла каких-то то ли родственников, то ли друзей, то ли родственников друзей в Крыму, и Варя провела оставшееся до начала занятий время лежа на гальке, глядя прямо в безупречно синее небо и встречая подбегающие волны пальцами ног.
Она была уже не в состоянии о чем-либо думать, а могла исключительно существовать, как растение, горшок с которым перенесли на пару тысяч километров ближе к югу. Вокруг нее были вода, солнце и воздух, и этого оказалось вполне достаточно для существования.
Вернувшись в Москву и встав перед зеркалом, Варя бесстрастно отметила, что ей к лицу загар. Тем более при ее светлых волосах.
Только уж больно выгорели брови и ресницы.
Правда, они всегда были белесыми, и это не давало лицу четких контуров… Варя сходила в косметический кабинет и вернулась с выразительными темными дугами на лице. Через знакомых она нашла хорошего парикмахера и вернулась от него с другим лицом — соблазнительно округлым вместо прежнего просто круглого. Она записалась в секцию аэробики, и, хотя радикально похудеть не удалось (Варя сбросила от силы килограмм), мышцы стали приятно подтянутыми, а тело уверенным и ловким. Она выбирала себе новую одежду на рынке и ловко вставала на каблуки. Теперь, когда уже нечего было отдавать Тимуру, Варя была готова брать от жизни все.
Ее преображение удивило кого угодно, только не ее саму: Варя слишком часто видела в кино и читала истории о гадких утятах и знала, что рано или поздно они становятся лебедями.
Удивительным было лишь то, что жизнь начала как-то уж больно угодливо стелиться под ноги…
В один осенний вечер нового учебного года Варя, гуляя с Тарзаном, заметила новое лицо среди уже примелькавшихся друг другу собачников. Собака нового лица была едва ли не точной копией ее собственной (как будто оба дворняжьих щенка были подобраны на одной помойке), и это дало хозяевам повод для знакомства. Гулять вечерами вдвоем оказалось удобно, разговаривать с новым знакомым — легко; так легко бывает двигаться, если прочно стоишь на ногах и умеешь рассчитывать силы.
В первый день знакомства оба говорили о своих собаках и обходились местоимением «вы». На второй день в разговоре появились их имена.
— Валентин, — представился мужчина и попросил называть его полным именем, потому что «Валя» звучит уж очень по-женски.
Когда на следующий день Варя узнала, что он работает программистом на совместном предприятии, она приняла это как само собой разумеющееся.
Через пару недель после первой встречи Валентин пригласил ее в театр. Это был один из старейших московских театров, ставивший классическую (и ничуть не осовремененную) пьесу Островского. Действие пьесы разворачивалось неспешно, по всем законам жанра, и концовка была на удивление справедливой.
Варя даже поняла, почему эту вещь не попытались сыграть в другой аранжировке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26