Встречу мы назначили на семь часов четверга у выхода со станции метро «Хэверсток-хилл». Я тогда снимала хибарку рядом с Госпелоуком — в нескольких минутах ходьбы.
Я шла под горку в сторону метро и вдыхала запах буйно разросшейся травы; воздух был кристально чист, в нем уже ощущалось прохладное дыхание осени. Августовский дневной зной уступил место ясному синевато-серому воздуху ранней осени; запаха, распространяемого перегретыми на солнце мусорными баками, уже не чувствовалось, ему на смену пришел мускусный аромат желтеющей листвы, а прошедший недавно ливень смыл последнюю летнюю пыль. С приходом осени на меня сошло умиротворение. Я снова могла дышать. Но спокойствию пришел конец, едва я осознала, что не знаю Антона в лицо. Я могла опираться лишь на описание, данное Джеммой, которое звучало примерно так: «Красавец! Сексуален до невозможности». Но то, что кажется сексуальным одной женщине, может совершенно не трогать другую — до степени «даже будь он последний мужчина на земле…». Дура, кляла я себя, прищурясь на показавшийся на горизонте выход из метро в надежде, что там не окажется слишком много привлекательных мужчин. (Сама эта мысль свидетельствовала о близком помешательстве.)
Я шарила глазами по толпе и тут заметила, что за мной кто-то наблюдает. В тот же миг я поняла: это он. Он.
В буквальном смысле я не споткнулась, но ощущение было именно такое. Я была в состоянии шока, мысли скакали и путались, и в одно мгновение вся моя жизнь перевернулась. Знаю, это звучит нелепо, но это чистая правда.
Можно еще было остановиться. Уже тогда мне было ясно: надо развернуться и пустить будущее по другому сценарию, но я продолжала ставить одну ступню перед другой, как будто меня тянула к нему невидимая нить. Ясность мысли, страх и неотвратимость судьбы — вот что я тогда испытывала.
Каждый вдох отдавался громким, протяжным эхом, как если бы я плыла с аквалангом. Я все приближалась, и в конце концов мне пришлось отвести взгляд, я стала смотреть на мостовую — использованные билеты метро, окурки, смятые банки от кока-колы, — пока не оказалась прямо перед ним.
Первыми словами Антона, обращенными ко мне, были:
— Я тебя за километр заметил. Я сразу понял: это ты. — Он тронул мою прядь.
— Я тебя тоже сразу узнала.
Вокруг нас, как в ускоренной киносъемке, сновали во всех направлениях толпы людей, а мы с Антоном стояли неподвижно, как статуи, глаза в глаза, и он держал меня за руки, словно замыкая магический круг.
Мы пошли в соседний паб, довольно уютный, он усадил меня на лавку и спросил:
— Что-нибудь выпьешь? — Его мягкий, мелодичный акцент напомнил мне порывистый прибрежный бриз с туманным, напоенным вереском воздухом. Он был родом из Донегала на северо-западе Ирландии; позже я узнала, что они все там так говорят.
— Воды, — ответила я, опасаясь пить алкоголь, поскольку состояние и так уже было взрывоопасное. Он наклонился над стойкой и что-то сказал бармену, а я, в жутком смущении, мысленно суммировала то, что предстало моему взору. Он весь состоял из острых углов, джинсы на тощей заднице висели мешком, рубашка же была нарочито яркой — не гавайская в прямом смысле, но близко к тому. «Шут гороховый», — как-то отозвался на его счет Коди… При всем том у него были блестящие, как шелк, черные волосы, чудесная улыбка, да и вообще, то, что сейчас происходило, никак не было связано с его внешностью.
Он вернулся с напитками и блестящими от радости глазами стал смотреть на меня. Он хотел сказать мне что-то приятное, я видела, и поспешила опередить его нейтральной репликой:
— У тебя в квартире есть микроволновка?
— А как же, — все так же улыбаясь, ответил он. — А еще холодильник с морозильной камерой, плита, чайник, тостер и вентилятор. И это только на кухне.
Запинаясь, я задала еще несколько вопросов, один глупее другого. Нравится ли ему Лондон? Далеко ли от метро до квартиры? Он с самым серьезным видом мне отвечал.
Но главный вопрос я задавала себе. Я вглядывалась в лицо Антона и думала: что это? Что в нем такого, что я чувствую то, что чувствую?
Может, это оттого, что он самый живой человек из всех, кого я знаю? Глаза блестят, а когда он смеется, улыбается или хмурится, то все эмоции написаны у него на лице.
Все, что я в нем подмечала, производило на меня сильнейшее впечатление. Длинные пальцы, крупные костяшки — совсем не такие, как у меня. А от костлявых, ломких с виду запястий мне и вовсе сделалось нехорошо. Захотелось взяться за них и зарыдать, настолько неожиданно было видеть их у этого рослого, сильного парня.
Однако был один предмет, которого мы в разговоре не касались, но чем дольше общались, тем отчетливее ощущали его заочное присутствие. Точнее — ее. В конце концов я не выдержала и бросила его в разговор, как ручную гранату.
— Как там Джемма?
Не спросить я не могла. Мы встретились по ее милости, и я не могла притворяться, будто ее не существует. Антон уставился в пол, потом поднял глаза.
— У нее все в порядке, — извиняющимся тоном произнес он. — Я ее недостоин. Я ей все время это говорю.
Я кивнула, отхлебнула из стакана, потом вдруг у меня закружилась голова, и страшно затошнило. На подкашивающихся ногах я доковыляла до туалета, закрыла за собой дверь и долго корчилась над унитазом, пока не пошла уже одна желчь.
Я вышла из кабинки, голова продолжала кружиться, я подставила руки под струю холодной воды и спросила свое отражение в зеркале:
— Что со мной? Что за чертовщина?
Все очень просто: я влюбилась в Антона и от этого заболела. Джемма не выходила у меня из головы. Я люблю Джемму, Джемма любит Антона.
Я вернулась к нему и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175