Скажи, мне всегда хотелось знать, зачем они всегда греют воду и рвут простыни во время родов?
В ожидании ответа она сунула свое лицо в корзинку. Бедный ребенок в ужасе завопил.
— Почему она орет? — возмутилась Хелен.
Ну что я могла сказать?
— Как ее зовут? — спросила она.
— Клэр пока не решила, как назвать девочку, — вступилась за меня мама.
— Нет, решила, — внесла я свою лепту в общую сумятицу и повернулась к матери. — Я назову ее в честь твоей мамы.
— Что?! — взвизгнула Хелен. — Ты не можешь назвать ее бабушкой Маквайер. Так детей не называют!
— Да нет, Хелен, — устало сказала я. — Я назову ее Кейт.
— А, поняла, — рассмеялась Хелен. — Но все равно, что это за имя для ребенка? — Затем, к моему ужаеу, она спросила: — Слушай, а где Джеймс? Он тоже приехал?
Она явно была не в курсе.
Я начала плакать.
— Почему она плачет? — потребовала Хелен ответа от мамы.
Мама тупо смотрела на нее. Она не могла ответить, потому что тоже плакала.
Хелен с отвращением смотрела на три поколения ревущих женщин.
— Что с вами происходит? Что я такого сказала? Мам. а ты почему плачешь? — спросила она.
Мы молча смотрели на нее, прижавшись друг к другу. Только что названная Кейт ревела как паровоз.
— Что происходит? — изумленно повторила Хелен.
Но мы продолжали молчать.
— Сейчас пойду вниз и спрошу папу, — пригрозила она, однако тут же закусила язык. — А вдруг он тоже начнет реветь?
Наконец мама обрела голос.
— Не надо, не ходи никуда, — сказала она, протягивая руку к Хелен. — Иди и сядь рядом. Ты ничего плохого не сделала.
— Тогда почему вы все ревете? — спросила Хелен, неохотно присоединяясь к компании плачущих.
— Верно, а ты почему плачешь? — спросила я маму.
Мне не меньше Хелен было любопытно, с чет это мама расплакалась. Разве ее только что бросил муж? Или ей нужно сменить подгузник?
— Потому что я вспомнила бабушку, — всхлипнула мама. — Как жаль, что она не дожила и не увидит свою правнучку. Чудесно, что ты назвала девочку в ее чесгь. Она была бы очень рада. И горда.
Я почувствовала себя виноватой. По крайней мере, моя мама все еще жива. Бабушка умерла год назад, и нам всем очень ее не хватало. Я обняла все еще плачущую маму.
— Ужасно жаль, — задумчиво произнесла Хелен.
— Чего жаль? — спросила я.
— Ну, что бабушку не звали как-нибудь красиво — например, Тэмсин или Изольда, — сказала она.
Не знаю, почему я не убила ее на месте. Странно, но на Хелен невозможно было сердиться.
Затем она обратила свое внимание на меня.
— А ты чего ревешь? — спросила она. — Господи, знаю, наверно, это послеродовая депрессия! В одной газете писали про женщину, у которой была эта штука, так она выбросила ребенка с двадцатого этажа, потом не хотела открывать дверь полиции, а когда дверь взломали, оказалось, что она неделями не выносила мусор, в квартире была жуткая грязь и вонь, а потом она хотела покончить с собой, но ей помешали и посадили на электрический стул, — с восторгом поведала Хелен, которая не очень придерживалась фактов, если можно было рассказать жуткую историю. — Или, может, ее посадили в тюрьму, — неохотно добавила она. — Все равно, что с тобой такое? — жизнерадостно спросила Хелен, возвращаясь к старой теме. — Здорово, что мы не живем на двадцатом этаже, правда, мама? А то бы она размазала ребенка по патио. И Майкл устроил бы нам скандал за то, что развели грязь.
Майкл был престарелым лентяем с дурным характером, который появлялся дважды в неделю, чтобы ухаживать за нашим садом величиной со спичечную коробку. Гнев Майкла был страшен. Так же, впрочем, как и его работа в саду — в тех редких случаях, когда он вообще что-то делал. Мой отец так его боялся, что не решался уволить. По сути, ею боялась вся семья. Даже Хелен предпочитала с ним не связываться.
Я хорошо помню одно холодное утро год назад, когда моя бедная мама стояла в саду, замерзая в одном платье и фартуке (который она носила лишь для вида), безнадежно кивая и страшась уйти, а Майкл подробно объяснял ей, широко размахивая секатором, что кусты не следует тримминговать, потому что иначе упадет стена.
— Понимаете, миссис, кустарник нужен, чтобы удерживать стену.
Еще он утверждал, что если траву стричь, то она пожухнет и пропадет.
Матери наконец удалось вернуться на кухню, где она долго гремела посудой, готовя Майклу чай.
— Ленивый, старый негодяй! — со слезами жаловалась она мне и Хелен. — Никогда ничего не делает. Я из-за него пропустила очередную серию. И трава уже по колено. Мне перед соседями стыдно. Мы тут единственные, у кого не сад, а джунгли. Так и хочется плюнуть ему в чай!
Жалостливая пауза. Считаем до трех.
— Да простит меня господь! Хелен, оставь в покое это печенье. Оно для Майкла.
— Почему Майклу достается хорошее печенье, если ты его ненавидишь, а мне приходится есть крекеры? — громко спросила Хелен.
«Резонный вопрос», — подумала я.
— Шшш, — сказала мама, — он может тебя услышать.
Майкл снимал свои идеально чистые сапоги у задней двери. На них не было ни единого пятнышка.
— Нас ведь ты не ненавидишь, — не унималась Хелен. — Но мы не получаем вкусного печенья. И ты ненавидишь Майкла, — последние слова были произнесены очень громко в сторону двери, — но он получает дивное печенье. — Она мило улыбнулась Майклу, когда он при-хромал в кухню, держась за спину, будто надорвал ее на непосильной работе в нашем саду.
— Добрый вечер, — проворчал он, подозрительно взглядывая на меня: он явно решил, что о нем говорила я. Никто не может заподозрить Хелен, ведь у нее такое невинное, ангельское личико.
— Налить вам чай? — спросила мама.
Позже, уже совсем вечером, я слышала, как родители спорили на кухне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119