«Сейчас начнет плакать. Почему я не поставила что-нибудь нейтральное вроде „Кошмара в Ами-тевилле“ или „Техасского маньяка“?»
Я следила за мужчиной и женщиной на экране, которые наслаждались, предавая ту женщину из лифта. И внезапно представила себе Джеймса и Дениз в постели.
«Они этим занимаются, сама знаешь!» — прошептал голос в моей голове.
Они вместе ложатся спать. Занимаются любовью. Их охватывает страсть друг к другу. Она до него дотрагивается, прикасается к его нежной коже и шелковистым волосам. Она спит рядом с его прекрасным телом и может, проснувшись, смотреть, как он спит, как его длинные ресницы отбрасывают тень на щеки.
Как они ведут себя, когда вместе? Как он с ней обращается? Какой он, когда с ней?
Неужели он так же ласково проводит своим слегка колючим подбородком по ее шеке по утрам, как он делал со мной, а потом, когда я возмущалась, смеялся, демонстрируя ровные белые зубы на смуглом лице?
Засыпает ли она, положив голову на его мускулистую грудь, ощущая тонкий запах его лосьона, как это делала я? Будит ли он ее по утрам, проводя ладонью по бедру, как он это делал со мной?
Неужели он так же прижимает ее руки к кровати, обхватывает ее ногами, ухмыляется, видя ее беспомощность, и начинает медленно двигаться, сводя ее с ума, как он это делал со мной? Целует ли он ее, взяв в рот кубик льда, отчего рту становится холодно, а телу жарко, как он это делал со мной? Покусывает ли он ласково ее шею и плечо, отчего по всему телу бегут мурашки похоти, как он это делал со мной?
Ну а она? О чем она думает в первую очередь, когда просыпается по утрам? Наверное, она думает: «Господи, как он красив, и он в постели со мной!» Потому что моей первой утренней мыслью была именно эта…
Я с ума сходила от ревности.
А может быть, они делают это как-то по-другому? Какая она в постели? Лучше меня? Какое у нее тело? Может, у нее меньше попка, больше сиськи, длиннее ноги и более плоский живот? Изобретательна ли она в постели, может ли довести его до экстаза?
Я раздумывала над всем этим, хотя на многие вопросы могла ответить самостоятельно. Меньше попка? Нет. Больше сиськи? Да. Более плоский живот? Вряд ли. Длиннее ноги? Трудно сказать, мы примерно одного роста.
Как бы то ни было, она никогда не вела себя как сексуальная кошечка. Она всегда казалась милой и… обыкновенной. Но теперь в моем представлении она превратилась в Елену Троянскую, в Мадонну, в Шарон Стоун.
Ревность раздирала меня на части.
В моей голове мелькали картинки: Джеймс и Дениз в постели. Я не могла вынести мысли, что он хотел ее. Она наполняла меня безудержной яростью. Я готова была убить обоих. Мне хотелось истерически рыдать. Я чувствовала, что ревность делает меня уродливой, бесформенной, позеленевшей, но ничего не могла с собой поделать.
Ревность — отвратительное чувство. И совершенно бессмысленное. Ничего с помощью ревности не добьешься.
Если вы теряете кого-то или что-то, то ощущаете потерю, затем понемногу дыра в вашей жизни становится все меньше и затягивается окончательно. Но с ревностью все иначе. И я сама, собственным воображением питала эту ревность, сама делала себе больно.
С эмоциональной точки зрения это было равносильно нанесению себе раны на руке, на животе или на ноге. Ревность — то же членовредительство. Такая же болезненная и бессмысленная.
Я испытывала боль не от того, что что-то со мной произошло, а из-за того, что со мной чего-то не случилось. Иначе почему то, что происходило между двумя другими людьми и никак не затрагивало меня, причиняло мне такую боль?
Черт возьми, я этого не знала.
Я только знала, что мне больно.
7
Следующий период в нашем доме до сих пор называют Большим террором. Даже сейчас Хелен иногда говорит:
— Помнишь время, когда ты вела себя, как Адольф Гитлер? Мы все тебя боялись и мечтали, чтобы ты уехала в Лондон.
Во мне произошла ужасная перемена. Как будто кто-то щелкнул выключателем. Из печальной, одинокой и несчастной женщины я превратилась в бешеную фурию, зациклившуюся на ревности и желании отомстить Дениз и Джеймсу. Я с наслаждением придумывала несчастья, которые могли случиться с ними.
Когда я лежала целыми днями в постели, не в состоянии даже говорить, я не проявляла агрессивности. Разумеется, я нагоняла на всех тоску и ничего не делала по дому, но больше меня не в чем было упрекнуть. Теперь же я превратилась в буйную сумасшедшую, которую по ошибке выпустили из дурдома. Во мне накопилось столько ярости и гнева, а человека, на которого это все можно было заслуженно излить — то есть Джеймса, — не было под рукой. Поэтому моя семья, абсолютно ни в чем не виноватая, а, наоборот, пытающаяся помочь мне, оказалась на линии огня. Вместо Джеймса я орала на них и хлопала дверями им в лицо.
Когда я вернулась из Лондона, в моем горе было какое-то достоинство. Я чувствовала себя женщиной Викторианской эпохи, разочаровавшейся в любви, у которой нет иного выхода, как повернуться лицом к стене и умереть. Но умереть красиво, в окружении нюхательных солей — как Мишель Пфайффер в «Опасных связях».
Теперь же я больше напоминала Кристофера Уокена из «Охотника за оленями». Я стала психопаткой. Сумасшедшей. Опасной для себя и других. Я бродила по дому с диким выражением в глазах, и все испуганно замолкали, стоило мне войти. Мама с папой с тревогой следили за мной, Анна и Хелен сразу же уходили, едва я появлялась.
Я не носила камуфляжной формы, не перепоясывалась патронташем, не имела при себе страшного автомата и гранаты в кармане. Но я чувствовала себя такой сильной, будто все это у меня есть, да и реагировали все на меня с соответствующим ужасом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119