Могучее средство общения — телефон — сразу взбадривает ее своим треньканьем.
Сама не зная почему, она медлит брать трубку, и недаром! Из нее вырывается насмешливый голос Толяна:
— Жека, привет! Счастлив сообщить: я — дома, в родном городе, у твоего подъезда… А что за мужик на «вольво» тебя подвозил? Новый ухажер? Лопухина, ты страшная женщина! Я же замучаюсь отбиваться от твоих поклонников!
— Аристов, только попробуй его тронуть!
— Ого, неужели это так серьезно? Крутой мужик? Перспективный брак?
— Не твое дело!
— Не мое, — странно легко соглашается он. — Так я поднимаюсь?
— Нет! — выкрикивает она. — Я устала! Я тебе не открою!
— Ты что, боишься меня? Во-первых, я должен отдать тебе книгу. Во-вторых, ты кое-что мне должна. А в-третьих, как тебе нравится во-вторых?
— Давай поговорим как-нибудь в другой раз!
— Почему — в другой? Я проехал полгорода, чтобы добраться до твоего дома. Ты в курсе, как подорожал бензин? И потом — я прождал тебя чуть ли не два часа! При этом ни в чем тебя не упрекаю. Я поднимаюсь.
Он вешает трубку. Евгению охватывает злость: а почему она так задрожала? Кто такой Аристов? По дороге домой она мечтала, что придет, примет душ, — неужели кто-нибудь помешает ей это сделать?
Она оставляет дверь приоткрытой, а то и правда придет и станет в дверь колотить — не хватало еще, чтобы соседи услышали! Небось Аристов подумает, что она пошла мыться специально к его приходу. Ну и черт с ним! Пусть думает.
Она стоит под душем и слышит, как он, царапнув дверь, сообщает:
— Не возражаешь, если я телевизор включу? Сейчас «Новости спорта» показывают. Я хочу посмотреть, как наши с аргентинцами сыграли.
— Чувствуй себя как дома, — ехидно говорит она.
Халат Евгения не надевает, чтобы, как говорится, не создавать прецедента. Выходит к нему в джинсах и закрытой футболке.
Аристов в своих неизменных кожаных перчатках — неужели рукам не жарко, лето на дворе! — подавшись вперед, сидя смотрит телевизор.
— Есть будешь? — буднично спрашивает она.
— Куснул бы кого-нибудь!
— У меня есть плов. Могу предложить устрицы. Консервированные.
Он отрывается от телевизора и смотрит на нее долгим взглядом.
— Небось и маслины есть?
— Есть, — говорит она спокойно.
— И крабы?
— И крабы.
Он рывком поднимается из кресла и выключает телевизор. Смотрит невидяще на погасший экран и спрашивает, не оборачиваясь:
— Я тебе неприятен?
— Ты — чужой.
— Чужой по духу?
— По паспорту!
— А этот… Алексей был не чужой?
— Алексей мог быть чужим. Он пришел и ушел, а с тобой я этого не хочу!
— Чего же ты хочешь?
— Все. Или ничего! — выпаливает она и испуганно замолкает, не успев прикусить язык.
Он стремительно оборачивается и подходит к ней близко. И целует ее долго. Нежно. И тихо говорит:
— Спасибо.
Потом отодвигает ее от себя и идет к выходу, по пути сунув ноги в какие-то босоножки без пяток.
— Ну вот, больше ты мне ничего не должна!
Он выходит, осторожно прикрыв за собой дверь, и как Евгения ни старалась, шума лифта она не слышала. Аристов спускается по лестнице. Она еще какое-то время бродит без цели по комнате, но тут ей на глаза попадается записка, переданная с фруктами супругами Ткаченко: «Лопухина, ты не забыла? Мы все еще твои друзья!»
Она некоторое время стоит столбом, потом что-то перехватывает ей горло, и Евгения начинает рыдать. Она плачет долго, надрывно, горько и все повторяет кому-то: «За что? За что?» Незаметно засыпает и спит на диване одетая до самого утра.
Утром сама она говорит: «Хватит, поплакала, и будет!» — и, поймав себя на диалоге с внутренним голосом, думает: «Надо завести попугая и с ним разговаривать. Или сдать эту квартиру внаем и переехать к маме. Никита будет рядом».
Так ничего и не решив, она принимается за уборку, но тут приходит Маша.
А приходит она в черных очках, закрывающих пол-лица. Моет в ванной руки и садится за кухонный стол, наблюдая, как Евгения возится с кофемолкой — Маша предпочитает натуральный кофе растворимому. Все как в лучших домах Лондона и Ново-Титаровки!
— У тебя глаза болят? — спрашивает подругу Евгения.
— Не глаза, а глаз, — прыскает Маша и медленно, будто стриптизерша лифчик, снимает свои очки-колеса.
Да, прятать есть что! Под левым глазом у нее такой огромный синяк, что глаз опух и не открывается, зато другой, правый, непривычно воинственно блестит.
— Красиво?
— Смотря на чей вкус! — медленно говорит Евгения, вдруг со стыдом вспоминая свою нелепую идею насчет того, что неплохо бы Маше изменить мужу.
— Если тебя не шокирует мой вид, я, пожалуй, сниму очки, — между тем говорит Маша. — В комнате сидеть в очках — моветон!
— Не шокирует, — говорит Евгения. — Кто это тебя?
— Любимый муж Сереженька! Кому бы еще пришло такое в голову? Я так хохотала!
— Хохотала?!
— Ну да! Сережа себя всегда считал суперменом. Мол, он ни при каких обстоятельствах не теряет самообладания. А женщин бьют только слабаки. Сильные их себе подчиняют. И вдруг… Посмотри, какая шишка, — вдруг озабочивается она, — это я башкой о шкаф стукнулась!
Евгения покорно трогает шишку и кивает, не сводя с Маши удивленных глаз. Она не только не расстроена, а даже будто гордится следами побоев.
— Ты, наверное, хочешь знать, за что? — насмешничает Маша. — Ему почему-то не понравилось сравнение с таким благородным животным, как олень. Радовался бы, что не с козлом!
Она улыбается.
— Так сильно ударил из-за оленя? — «врубается» Евгения.
— Правда, не из-за всего оленя, а только верхней части.
— Имеешь в виду рога?
— Конечно, что же я еще могу иметь в виду!
— Ты сказала, что Сергей — олень…
— Нет, я сказала, что у него рога как у оленя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107