— неодобрительно качает она головой. — Ты бы еще его в авоське по городу носил, как Никулин в «Бриллиантовой руке»!
Она осторожно берет в руку оружие.
— «Макаров»! — хвастливо комментирует Виктор, как будто он сам его изготовил.
— «Ходим мы по краю, ходим мы по краю…» — поет ему Евгения и еще раз примеривается к рукоятке: нет, никаких воинственных чувств в ней не пробуждается. — Возьми и выбрось его!
— Вот еще! — хмыкает Виктор. — Я его уже Семену пообещал подарить.
— Кому? — не верит она своим ушам.
, — Мужику одному, мы вместе с ним работаем… Во что она ввязалась? Ведь это уже не шуточки, а, говоря языком закона, уголовно наказуемое деяние. Если бы она с самого начала остановила Витьку, запретила бы ему думать о мщении, уговорила…
— Я его заберу, — твердо говорит она.
— Как это — заберу? — пытается возмутиться он. — Мы его добывали, рискуя жизнью… или свободой!
— Именно поэтому! И если ты хорошо подумаешь, без лишних эмоций, поймешь, что я права.
К счастью, Виктор лучше относится к женщинам, чем многие другие мужчины, и знает: когда они вот так твердо на чем-нибудь настаивают, это не может быть просто капризом, и стоит прислушаться.
Он с сожалением провожает глазами пистолет, который Евгения, завернув в бумагу, прячет в свой полиэтиленовый пакет, что, если глубоко задуматься, не намного лучше авоськи.
— Он у тебя оружие для чего просит? Поиграть или перед девочкой пофорсить?
— Ему надо одного своего должника припугнуть.
— А тот заявит в милицию. А милиция у твоего Семена сделает обыск. Сколько сейчас дают за хранение огнестрельного оружия? Не знаешь? Добавь, украденного у сотрудника милиции! А там прижмут твоего Семена: где взял? А он скажет: мне друг Витя Приходько подарил.
— Не скажет, — неуверенно бормочет Виктор.
— Надейся на лучшее, а готовься к худшему!.. Какой ты, Витька, легкомысленный! Мне знакомый говорил, что собаки — нестареющие дети. А хочется перефразировать: мужчины — нестареющие дети…
— Хватит тебе ругаться! — отбивается он. — Пиво согревается от твоих разговоров.
— Больше всего я ругаю себя! — сокрушается она. — Все же смерть Маши окончательно выбила меня из колеи. Учти, Сергей тебя найдет! Рано или поздно.
— Не найдет. У нас большой город.
— Для его энергии даже маловат!
— Что мне теперь, застрелиться, что ли?
— Как только почувствуешь что-то неладное, немедленно увольняйся и куда-нибудь уезжай!
— Интересно, куда?
— На Крайний Север. Там живет моя подруга с мужем. Я напишу. Поживешь, пока не станет безопаснее.
— Приятно, что ты обо мне так заботишься.
— Потому что волей-неволей я и в твою судьбу вмешалась. И больше не хочу ничьей жизнью рисковать!
— Понял! Но сегодня я еще могу выпить пива? Не слишком оно повлияет на мою судьбу?
— Юморист-одиночка! — хмыкает Евгения. — А Машу все равно не вернешь.
Она с удивлением замечает, что, произнося эти слова, почти не ощущает боли от потери. Неужели она такая черствая?
Но тут же возражает самой себе: а память? Разве забудет она Машу? Наверное, недаром говорят: живым — живое.
— Мы будем ее помнить, — словно отвечая на мысли Евгении, говорит и Виктор.
И они начинают пить пиво с рыбой, закусывая все это жареной картошкой. Тут же стоит огнетушитель с импортной шипучкой а-ля шампанское.
— Вот так мы и живем, — задумчиво говорит Евгения, — смерть и рождение, радость и горе, пиво, рыба и шампанское.
— Ты чего это вдруг? — удивляется Виктор.
— Люди — существа несовершенные, — заключает она, — и в коктейле их жизни каких только компонентов нет!
— Это все потому, — ставит диагноз ее сотрапезник, — что вместо занятий любовью некоторые женщины строят из себя философов!
Кто о чем, а вшивый все о бане!
Домой Евгения приходит довольно рано. По крайней мере спать еще не хочется.
— У меня куча дел! — открестилась она от настойчивых попыток Виктора оставить ее у себя.
Савелий обычно заезжает за ней в половине девятого, но сегодня он звонит без двадцати восемь и загадочно сообщает:
— Такое дело, Евгения, я тебя сегодня подвезти не могу. И не спрашивай, в фирме сама узнаешь.
Она не очень огорчается. Собирается не спеша и потом едет до работы самым малым ходом, не автобусом-экспрессом, как обычно, а троллейбусом. Ей даже удается сесть, и она с удовольствием читает купленную в киоске «Комсомолку».
Зато на работе ее действительно ожидает сюрприз. В своем кабинете появился наконец глава фирмы — Валентин Дмитриевич. От избытка чувств ему не сидится, и он ходит по кабинету и напевает что-то бравурное.
— Здравствуйте, дорогая Евгения Андреевна. Если бы вы знали, как я вас люблю!
— Как женщину? — громко пугается она.
— Только как референта! — строго произносит он.
— Значит, вы вышли из подполья?
— Вышел! Надоело мне в этом подполье сидеть хуже горькой редьки! Думаю, лучше в камере, там хоть срок идет. Словом, подумал и пошел в ментовку сдаваться. Спрашивают меня: «Где ты раньше был?» Боялся, говорю. Они смеются: «А сейчас уже не боишься?» Устал, отвечаю, бояться.
Ну, меня допросили и отпустили: «Иди, гуляй пока. Понадобится — вызовем!» На всякий случай подписку о невыезде взяли.
Подписка, как представляет себе Евгения, значит ограничение свободы передвижения, но никак не мешает ему ходить на работу, чему, похоже, шеф рад как ребенок!
— Где Варвара? Почему задерживается?
— Вы же сами ввели для женщин фирмы мягкий режим работы!
— Все, никаких мягкостей. Я сам — без пяти минут зек, введу теперь режим строгий, как в зоне. Все вы у меня будете по проволоке… я хотел сказать, по ниточке ходить! Американцы объявились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107