Да и так ли уж хотелось им летать? Им хватало предчувствия полета.
Вечернее солнце, пройдя свой полуденный пик, лениво скатывалось к горизонту. А горы поднимались все выше и выше, словно пытались достичь недоступной им высоты или нанизать небесную синь на свои острые пики.
— И человек еще смеет называть себя царем природы! — прошептала Надя, потихоньку отходя от края. Пояснила рядом стоящей Антонине: — Даже голова закружилась от такого величия.
Тоне казалось, что этот пейзаж должен вызывать совсем другие чувства. Голова закружилась. А дальше? Ничего внутри не затрепетало, не появились мысли о вечном, о тщетности сиюминутного?..
— А я, глядя вокруг как раз с этого места, всегда прихожу к мысли, насколько ничтожны наши усилия как-то по-особому организовать свою жизнь в сравнении с окружающим миром…
— Эй, подруга, — затормошила ее Надя, — ты изобретаешь велосипед. Ведь именно от осознания собственной ничтожности всякие отшельники, пустынники, схимники удалялись от людей, чтобы лишний раз напомнить себе об этом. Вот ведь как просто: мы ничтожны, жизнь коротка, а Вселенная бесконечна — и так далее. Из этого следует только одно: сиди и не чирикай, не так ли?
Тоня смутилась:
— А разве и в самом деле наша жизнь не коротка, чтобы тратить ее на людей ничтожных?
— А вот это уже лучше. Правда, нельзя сказать, что такая мысль есть нечто возвышенное…
— Для меня — возвышенное, — буркнула Тоня. — До приезда в Раздольный я переживала о такой ерунде! Что подумает мой муж, что скажет, что сделает, не будет ли он недоволен? Я даже о себе забыла. О своих желаниях. О своих талантах, наконец!.. Может, мои деревянные скульптуры и уродливы, и несовершенны, но я делаю их, и мое сердце поет. Представь, раньше я не могла позволить себе мастерскую…
— Ты хочешь сказать, Михаил тебе не разрешал?
— Конечно же, нет, — сконфузилась Тоня, — я стеснялась ему об этом сказать. Боялась, что станет смеяться. Ведь мой муж считал, что не бывает талантливых женщин-художниц. Он всегда смеялся: назови мне хоть одно имя художницы, прославившейся в веках. Не можешь? То-то же! Вообще-то я и не думала о славе, но мне хотелось самовыражения, вот этого сладкого трепета в груди, который все-таки отличается от оргазма!..
— И теперь ты от всего суетного освободилась?
Не освободилась! Сегодня у Тони мысли были вовсе не возвышенные, как она говорила подруге. Чем больше она смотрела на суровый пейзаж, тем больше сжималось сердце. Она умрет, а эти горы как стояли, так и будут стоять. Им никакого дела нет до глазеющих на них людей. Стоит им лишь чуть-чуть пошевелиться, как этих двоих просто не станет на свете! Они рухнут вниз вместе с краем пропасти…
— Так говоря о людях ничтожных, кого ты имела в виду? — поинтересовалась Надя. — Уж не своего ли мужа? К Михаилу, конечно, много эпитетов можно придумать, но уж никак не ничтожный…
— Почему обязательно Михаила? — отчего-то рассердилась Тоня. — Я сказала просто так, вообще…
— Ну, если вообще, тогда о чем говорить? Знаешь, я думаю, для того чтобы человек мог философствовать, глядя на окружающую природу, ему надо быть свободным.
— От чего?
— От сиюминутного. Включая, кстати, воспоминания.
— Да я и не вспоминала вовсе, просто к слову пришлось. Ты сама начала говорить…
— Поехали домой, — схватила ее за руку Надя. — Мне хочется опять сесть в твое уютное кресло и выпить хваленого ликера. Видимо, как раз прошлое меня буквально распирает изнутри, и чтобы жить в этом природном величии, мне надо стравить воздух отмирающих воспоминаний. Пока они не взорвались у меня внутри.
— Странная реакция на красоту. Или, может, ты ее так и не увидела?
— Увидела. Но я же объясняю: мне некуда ее принимать. Понимаешь, моя духовная оболочка заполнена жидким взрывчатым веществом. Кажется, оно называется нитроглицерин. Все остальное, что происходит в моей жизни, не может проникнуть внутрь — некуда. Я смогу созерцать окружающий мир и на него реагировать, только когда солью эту гадость с души.
— Ты хочешь слить ее в мою душу? — усмехнулась Тоня, заводя мотор.
— Мы сольем ее в пустую бутылку из-под ликера, который выпьем, а потом бросим вниз, вот в эту пропасть.
— Хорошо, давай вернемся. Но природу засорять нехорошо.
В свое время, когда она только приехала, горы произвели на Тоню совсем другое впечатление. Она просто влюбилась в них. Правда, старалась вниз не смотреть. Пропасть тянула ее к себе так же, как и горы. Но если первые предлагали на них влезть, взглянуть на мир с высоты, то вторая змеиным языком шептала: «Вглядись в меня! Наклонись ниже, еще ниже, там, у меня в глубине, есть то, что тебе нужно!»
Наверное, Надя права: эти горы надо созерцать совсем в другом состоянии. Может, в том, каковое создают для себя йоги, занимаясь медитацией.
В монастырях монашенки добиваются того же неустанными молитвами. А Тоня? Может, ей, как и Надежде, тоже нужно слить с души гадость, чтобы воспринимать природное величие как поток гармонии, вливающийся в душу?
Ну вот, пока Тоня так стояла и размышляла, уже и солнце повисло над Пшадой, цепляя вершину своим нижним краем. Некоторое время оно еще повисит, а потом ухнет вниз, и на земле наступит темнота. По крайней мере Тоне так казалось — ухнет. Наверное, от того, что после четырех часов дня она всегда работала то ли в своем парке, то ли в бассейне, и когда среди работы наступала темнота, ей чудилось, что ночь приходит слишком быстро. Вот только что было светло и тепло, а сейчас уже темно и прохладно.
Как ни странно, в поселке не было комаров. То есть она сидела по вечерам на открытой террасе, даже зимой, если было не слишком холодно, и теперь, с наступлением весны, в кресле-качалке, завернувшись в плед, читая книжку под затейливым бра, и ни разу не услышала их назойливого жужжания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12