Но это их проблемы. Теперь понятно, почему они тебя позвали в консультанты? Догадываешься, что очень скоро что-то закрутится? Человечка-то нет. Я думаю, что с другом Энди был в деле Иржи. Потому что нет ничего крепче связей молодости. Улавливаешь? А не поэтому ли именно ты летаешь в Прагу?
Андрей потрясенно молчал. Его позвал Грубов… Значит, он помнил о нем. А если помнил о нем, то Энди Мильнер, американец, и есть тот, кто… кто теряет деньги из-за Грубовых? Из-за таких, как Ольга. А стало быть… О Господи.
— Вот мои изыскания. Нравятся? Я тебя не шантажирую этой карточкой. Дело давнее. Просто когда уходил на пенсию, кое-что из никому не нужного прихватил с собой. Зачем оставлять, правда? И видишь, оказался прав. Вот тебе и ключик, только открыть осталось ларчик. А ты прямо возле крышки стоишь. Так что вперед, дорогой друг. Свой интерес соблюди — и мой тоже.
— Так на кого…
— …я работаю? Да когда как. А тебе-то что? Сейчас твоя забота поработать на себя самого. Как ушко, зажило?
Андрей схватился за ухо. Шрам почти рассосался.
— Вижу, уже не болит. Теперь ты меня оценил? Знаешь, как бы сложилась твоя жизнь, если бы не я?
— Да-а, Петруша.
— Теперь убедился, что я не зверь? Помоги мне, Широков, ладно? Я тебе отдам негатив. Навсегда. Сделаешь?
— Да.
Широков вышел не прощаясь.
23
Таня и Ольга вышли из клиники Миня, уже заправленные и готовые к обратному полету. Таня все еще не могла прийти в себя. Господи, она ведь прежде работала в институте, который занимался Востоком. Она несколько лет учила вьетнамский язык. Сидя в библиотеке, защитила кандидатскую диссертацию по культуре Вьетнама и ни разу не была в стране. А теперь она здесь, но по какому делу!
— Оля, ну почему в жизни все так по-дурацки? Когда мне надо было позарез — я не могла получить это ни под каким видом, теперь…
— Так это теперь позарез… — засмеялась Ольга. Потом серьезно добавила: — Я много думала про это. Просто, наверное, наша жизнь — сумма итогов. Когда будешь их подводить, все сойдется: ты знаешь вьетнамский язык, знаешь культуру Вьетнама, ты была во Вьетнаме, не важно, что все это отделено временем и целями. Я уже давно перестала относиться к жизни как к плавному логическому течению большой реки. Она фрагментарна, как малые озерца, и мы потом, мысленно обращаясь в прошедшее, убеждаем себя, что было все так, как должно было быть. Даже если было не так.
— Да, пожалуй. — Таня усмехнулась. — Мы с тобой лучшее тому подтверждение.
Они шли по тенистой стороне улицы, ветки неведомых деревьев переплелись, защищая от прямых лучей солнца. Таня ощущала необычайную легкость, как всякий человек в предвкушении перемен. Самое лучшее — когда что-то делаешь, а потом раз — и вознаграждение, освобождение. Она сказала мужу Саше, что поехала по делам и хорошо заработает. От Ольгиной фирмы.
У мужа дела шли плохо. Боже мой, думала Таня, неужели после ее поездки они смогут не думать хотя бы несколько месяцев о куске хлеба? Ольга не говорила Тане, сколько она получит, она знала, подругу просто потрясет сумма. Но сюрприз всегда приятен.
Они вернулись в свой гостиничный номер в прекрасном настроении. Ольга радовалась, глядя на Таню. Уже нет серой мышки, ехидно выглядывающей из норки, недоверчиво рассматривающей окрестности — не гуляет ли поблизости кошка? Теперь она сама походила на выспавшуюся пушистую кошку. Умело подкрашенная, подстриженная у дорогого мастера, стильно одетая, в черненьких кожаных лодочках крошечного размера — тридцать третий, который поискать в Европе, а здесь они нашли, и очень быстро. Они собирались на концерт вьетнамской музыки.
— Знаешь, я столько прочитала о Вьетнаме в свое время, но страна совсем другая, — то и дело повторяла Таня.
Ольга насмешливо посмотрела на подругу.
— Ты готова вернуться к прошлому и переписать новейшую историю культуры?
— Если бы от этого был толк, я бы пошла на такой гражданский подвиг. Удивительное дело, но даже язык, который я учила в институте, другой. На нем говорят только на барахолке в Сайгоне, да и то китайцы. — Она захохотала.
— А ты забыла, кто тебя учил?
— Минь мне объяснил. Учитель наш здесь был поваром. А у нас видным вьетнамистом. Да ну его. Тебе не кажется, Ольга, что нам лучше собраться и пойти? А то бедняжка Тхи нас заждется. И потом, я волнуюсь. Мне рано утром на самолет. Ты знаешь, впервые за до-олгое время хочется домой. Потому что свой дом я уже могу немного изменить. Вытравить из него дух пустоты и неудачи. А ты знаешь, вот сижу я здесь и — странно — вспоминаю то, что, казалось, совершенно забыла. Сколько я не работаю в библиотеке Института востоковедения? — Таня нахмурила брови и зашевелила губами. — Давным-давно. Ты знаешь, меня ведь сманили в нынешнюю закрытую лавку после рождения Катерины. Я пошла. Ближе к дому. Денег больше обещали. Крупный закрытый институт, большие фонды. Много литературы для служебного пользования и так далее. Вот и соблазнилась.
— Тогда ты сделала все правильно. Кто знал, что нас ждут такие перемены? Да, сейчас оборонка без денег, а востоковедение? Я думаю, твои бывшие коллеги тоже вроде нас. Курьеры… по своей сути.
Они посмеялись.
— Мои знания по истории Востока поднимаются откуда-то со дна памяти. Знаешь, что вспомнилось? По буддийскому учению, в мире существуют четыре страдания, которые претерпевает человек в земном мире: рождение, старость, болезнь, смерть. Мы с тобой претерпели два страдания: рождение и болезнь. Осталось тоже два…
— Чтобы оттянуть одно из них — старость, — надо потрудиться на славу, — засмеялась Ольга. — К людям обеспеченным старость приходит позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73