Она вздрогнула. – Если это символ последней невинной встречи, – он не мигая смотрел на нее, – я… готов взять его на память.
Нина подскочила на диване.
– Да ну тебя, – вспыхнула она.
– Что такого я сказал? – Он вытаращил глаза, смешно по-детски вращая ими.
Нина засмеялась. Сейчас она видела прежнего Диму, который до сих пор не тревожил ее опасными словами.
– Что я такого сказал? – настойчиво повторил он. – Объясни, что ты услышала в них такого…
– Ничего не услышала, – ответила Нина. – С чего ты взял? Давай лучше пить чай. Ты сам читал вот здесь, – она ткнула пальцем в меню, – что этот чай прочищает мозги и освежает разум.
– Мой разум свеж, – Дима усмехнулся. – Как никогда. Он мне подсказывает, что мы оба уже взрослые, – теперь в его голосе не было игры.
Нина молча подняла чайник, пытаясь унять дрожь в руках. Она уже почти дотронулась носиком чайника о край его чашки – и она предательски звякнула.
– Хорошо, все, как ты хочешь, – сказал Дима. – Мы попросим девушку выловить нам букеты. – Он поискал глазами официантку. Но ее не было в зале. – Потом, когда я буду расплачиваться, я ей скажу. А пока давай-ка выжмем весь аромат и все целебные свойства из обоих.
– И станем… – подхватила Нина. Она обрадовалась, что он готов перейти на безопасную тему.
Но Дима перебил ее:
– Мы станем способны на то, – он быстро наклонился к ней и, горячо дыша в шею, закончил: – Чего давно хотели…
Она отпрянула.
– Ага-а, значит, знаешь, о чем я, да? Конечно, знаешь. Тогда чего ты боишься?
Нинин пульс сейчас мог соперничать с пульсом лыжника, который пробежал олимпийскую дистанцию. Сто восемьдесят ударов в минуту. Она пыталась унять его чаем. Никогда Дима не говорил ничего подобного. А она… она хотела услышать?
Хотела. Но только услышать. Чтобы знать, она – как все. Во всем, кроме пятна на лице.
Но не обсуждать, не делать… Потому что у нее свои собственные представления о том, что нужно ей и когда…
Наконец, чайно-лилейные букеты перестали колыхаться в сосуде, зелень топорщилась, словно ее никогда не укрывала вода.
– Заверните нам эти цветы, – попросил Дима, когда официантка подошла к столу и протянула руку к прозрачному чайнику.
– Два букета, пожалуйста, – добавила Нина.
Восточное лицо девушки не дрогнуло, она медленно кивнула.
– Одну минуту. – Чайник уплыл вместе с ней за ширму, расписанную драконами.
Дима подмигнул Нине:
– Видишь, все только так, как ты хочешь.
– Да, – сказала она, – я… – так хочу. – Но в голосе не было намека на то, что имел в виду Дима. Нина заметила, как скривились его губы.
Из-за ширмы, быстрее, чем через минуту, выскользнула девушка. Она держала перед собой прозрачный пакет, внутри которого, как только что в чайнике, лежали два букета.
– Ох, – не удержалась Нина. – Как здорово.
Дима взял пакет и отдал Нине.
– Дели, – сказал он. – Какой тебе, какой мне.
– Вот, – Нина пошуршала бумагой, вынула один. – Это тебе. А вот этот – мне.
Дима засунул букет в нагрудный карман флисовой рубашки. Нина заметила небрежность жеста, отвернулась к стеклянной двери. Он накинул куртку ей на плечи, помог надеть.
За высокими домами отгорал один из последних солнечных дней сентября, так похожий на летний. В общем-то, с печалью подумала Нина, может, даже не день отгорал, а их общее с Димой прошлое?
Она уткнулась носом в букет. Никакого запаха. Он перешел в чай, который они выпили.

2. В сердце только боль

Нина забралась в кресло с ногами, укрылась синим пледом до самого подбородка и смотрела на книжную полку. Там, на фоне разноцветных корешков, стояла узкая керамическая миска, в которой плавал чайно-лилейный букет. Вот уж символ так символ, подумала Нина, и ее губы дрогнули.
Не пришлось долго ждать, чтобы узнать – от их с Димой прошлого тоже не осталось никакого запаха, как у ее букета. Свой он наверняка выбросил, едва они расстались возле школы. Она как раз на половине пути между их домами, голубая школа, к которой в это лето пристроили кирпичный корпус для малышей. В новом облике она стала чужой. Как они с Димой в новой жизни.
Нинины плечи опустились, руки метнулись к лицу, чтобы опередить слезы. Плотина, которую она выстраивала в последние дни с таким тщанием, не выдержала напора.
Нина рыдала, громко, отчаянно. За серым окном сеял свои мелкие капли осенний дождь, а они, эти капли, как самые настоящие семена, всходили, из них вызревали большие лужи.
Раньше она любила такую погоду. Под дождик хорошо читать, думать, наблюдать за морской свинкой, кормить рыбок, которым уютно и тепло в большом аквариуме с теплым светом.
Но сейчас ей хотелось умереть. Если она умрет, закончатся все мучения, все несчастья жизни, причина которых одна – ее лицо.
Нина резко отбросила плед, спрыгнула с кресла, кинулась к зеркалу. Рывком убрала с лица волосы. Снова, в тысячный, нет, многотысячный раз, она видела родимое пятно во всю щеку, багрово-синее, похожее на не проходящий кровоподтек. Когда-то ей хотелось подсчитать точно – перемножить прожитые годы на дни. Но какой смысл в этом сейчас? Она всегда будет жить с пятном на лице. Один на один с ним.
Поток слез замер, словно сильная рука всадила длинную иглу и что-то глубоко внутри нее заморозила. Как она могла? Неужели вот с таким лицом она думала, что…
Нине хотелось немедленно опустить волосы, не видеть пятна. «Не-ет, смотри, смотри, – безжалостно говорила она себе. – Дима всегда видел его. Все-гда… А ты – только когда смотрелась в зеркало. Как могло прийти в голову, что к ее лицу кто-то может привыкнуть?
1 2 3 4 5