Я поднимаю валяющуюся у его ног тарелочку и кидаю Кейтлин. Она передает тарелочку ему, он ловит и отправляет обратно к ней. Это продолжается, кажется, целую вечность, и игра неизменно прерывается, когда дело доходит до моего общения с Грейером. Он просто отрицает мое существование и на все попытки доказать обратное высовывает язык. Мы играем и играем, поскольку она желает исправить положение и, вероятно, считает, что, утомив мальчика, сможет заставить его швырнуть мне тарелочку. Думаю, однако, что мы слишком многого хотим.
Три дня спустя, как раз когда я нагибаюсь, чтобы поднять замызганную маленькую кроссовку, которую Грейер зашвырнул на мраморную лестничную площадку квартиры, за моей спиной с оглушительным грохотом хлопает входная дверь. Я нервно дергаюсь, не выпуская из рук кроссовки.
— Дерьмо!
— Я слышал! Ты сказала «дерьмо»! Так и сказала! — доносится из-за тяжелой двери злорадный голосок Грейера.
Я стараюсь овладеть собой и требую негромко, но властно:
— Грейер! Открой дверь!
— Нет! Я могу просунуть в щель пальцы, и ты их не увидишь! И язык тоже высунуть.
Очевидно, он мгновенно привел свою угрозу в исполнение.
Ладно, какие могут быть варианты?
Первый: постучать в дверь живущей напротив сварливой дамы. Допустим, а потом? Позвонить Грейеру? Пригласить на чай?
Из-под двери вылезают маленькие пальчики.
— Няня, попробуй поймать мои пальцы! Давай! Давай!
Ну же, лови!
Я напрягаю все мышцы и собираю всю свою волю, чтобы не наступить на них.
Вариант второй: спуститься к швейцару и взять запасные ключи.
Ну да, как же! К тому времени как он закончит расписывать все случившееся миссис N., меня не наймет даже Джоан Кроуфорд.
— Ах, ты даже играть не хочешь? Тогда пойду купаться! Так что больше не возвращайся, ладно? Ма говорит, тебе ни к чему возвращаться.
Голосок постепенно затихает, по мере того как мальчишка удаляется от двери.
— Сейчас залезу в ванну.
— ГРЕЙЕР! — истерически ору я, не успев опомниться. — Не уходи от двери! Э-э-э… у меня для тебя сюрприз!
Вариант третий: подождать, пока миссис N. вернется, и выложить печальную истину, что ее сын — социопат.
Но прежде чем я останавливаюсь на последнем варианте, двери лифта скользят вбок и на площадке появляются миссис N., ее соседка и швейцар.
— Няня! Ня-я-яня! Не хочу никакого сюрприза! Убирайся! Честночестно, убирайся отсюда!
Что ж, по крайней мере теперь все в курсе.
Соседка, многозначительно кашлянув, входит к себе. Швейцар отдает пакет, который, по всей видимости, помогал нести, и исчезает в кабине лифта.
Я поднимаю кроссовку Грейера.
Миссис N., словно она в телестудии позирует перед зрителями, вынимает ключи, бросаясь исправлять ситуацию…
— Ну давайте откроем эту дверь!
Она смеется и вставляет ключ в скважину. Но она распахивает дверь слишком быстро, и Грейер не успевает убрать пальцы.
— А-а-ай! Няня сломала мне руку! Ой-ой-ой, моя рука сломана! Проваливай отсю-ю-ю-да! Ухо-о-о-ди!
Он, рыдая, бросается на пол и стучит ногами. Миссис N. нагибается, словно для того, чтобы поднять его, но тут же выпрямляется:
— Ну, похоже, он слишком набегался в парке. Няня, вы можете идти. У вас наверняка целая куча своих заданий. Надеюсь увидеть вас в понедельник.
Я осторожно переступаю порог, обмениваю его кроссовку на свой рюкзак и пытаюсь объяснить:
— Он только бросил кроссовку, и я…
При первом же звуке моего голоса Грейер начинает вопить с новой силой:
— А-а-а-а! Убира-а-а-айся!
Мать с широкой улыбкой наблюдает, как ее малыш извивается на полу, и знаком показывает, что мне стоит вызвать лифт.
— Кстати, няня, К-е-й-т-л-и-н больше не вернется. Но Я уверена, что вы успели освоиться.
Я закрываю дверь и остаюсь в уже знакомом вестибюле. Жду лифта и слушаю вопли Грейера. Такое чувство, что весь мир показывает мне язык.
— Не лезь не в свои дела, нянюшка, — советует отец, с шумом втягивая в рот последние капли супа вон-тон. — Откуда тебе знать? Может, эта Кейтлин нашла работу получше?..
— Мне так не кажется…
— Ребенок тебе по душе?
— Да, если не считать истории с дверью.
— Так вот: тебе за этих людей замуж не выходить. Ты просто работаешь на них… сколько… пятнадцать часов в неделю?
Официант ставит на стол блюдо печений с предсказаниями и берет чек.
— Двенадцать, — поправляю я, беря печенье.
— Пусть двенадцать. Так что нечего из кожи вон лезть и на ушах стоять.
— Но что делать с Грейером?
— Детей приручить не так-то легко. Они не сразу оттаивают, — объясняет отец. Кому, как не ему, знать, с его восемнадцатилетним опытом преподавания английского. Он хватает печенье и берет меня за руку. — Пойдем, поговорим на ходу. Софи и так слишком долго терпит. Больше ей не выдержать.
Мы выбираемся из ресторана и шагаем к Вест-Энд-авеню. Я беру отца под локоть. Он сует руки в карманы спортивной куртки.
— Будь для него Глиндой — Доброй Колдуньей, — предлагает он задумчиво.
— Можно немного подробнее?
Он бросает на меня взгляд:
— Дай доесть печенье. Ты внимательно слушаешь?
— Да.
— Пойми, это наилучшая политика. В сущности, ты и есть Глинда. В тебе присутствует все необходимое: легкость, простота, искренность и чувство юмора. А он — неодушевленный предмет с нелепо болтающимся языком. Если снова зайдет слишком далеко — я имею в виду хлопанье дверьми, физическое насилие или что-то грозящее ему опасностью, — КРИБЛЕ-КРАБЛЕ-БУМС! Перед ним Злая Колдунья Запада! Мгновенно приседаешь на корточки, глаза в глаза, и шипишь, чтобы никогда, никогда в жизни больше не смел делать этого. Он не успеет и глазом моргнуть, как ты снова превращаешься в Глинду. Даешь понять, что у него могут быть свои чувства, но для всего есть определенные границы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93