Иначе почему я так ненавижу джангл? И вообще. Если тебя больше не смешит сама идея электролиза – это верный признак того, что ты состарилась.
Внезапно я почувствовала себя Маргарет Резерфорд. Меня уже манили твидовая накидка с капюшоном и велосипед. Теперь пора серьезно обеспокоиться состоянием своих внутренних органов.
Будь я зданием, я бы уже осела. Черт, была бы уже в списке на снос. Окажись я деревом в Национальном парке Йелоустон, целая куча девушек-гидов водила бы вокруг меня хороводы туристов. Но худшее было еще впереди.
Дойдя до торгового центра, я, смиренно вздыхая, остановилась у входа в Институт современного искусства – белое здание, напоминающее свадебный торт. Честно говоря, я лентяйка и по возможности стараюсь увиливать от работы. Уверена, что историки дадут нашей эпохе название «Смутное время. Часть вторая». Все мои знакомые женщины крутились как белки в колесе, от одного нервного срыва к другому, оставляя выводок неприрученных, воспитанных няньками детей. В их жизни светские ужины сменялись поглощением транквилизаторов и внебрачными связями (потому что у их заработавшихся мужей силенок на секс не хватало), при этом они с пеной у рта доказывали своим психиатрам, что умерли бы со скуки, если бы не работали. Я же страдала другой болезнью. Главным моим желанием было как можно меньше работать и как можно дольше оставаться молодой.
Сбежав из школы в пятнадцать лет, я в свое время попробовала себя на самой черной работе – от сиделки до служанки. Потом училась в колледже искусств и ночами работала, вкладывая в газеты цветные приложения. Я была певицей в кабаре и работала живой рекламой спортзала Вулумулу в Сиднее (там я познакомилась с Кейт). Как можно было не подружиться с тем, кто так же, как ты, при всем параде ходит в виде рекламного бутерброда с надписью: «Жирная уродина?.. А хочешь стать просто уродиной?»
С тех пор как любовная жизнь Кейт пришла в такое бедственное состояние, что могла вполне составить повестку дня на заседании ООН, то есть шесть лет назад, Кейт переехала в Лондон и устроилась работать в Институте современного искусства. Через какое-то время ее повысили до арт-директора, и теперь выше нее были только Господь Бог и Большой Коралловый риф. Она помогла мне получить работу в отделе связей с общественностью, что я назвала бы карьерным продвижением с большой натяжкой. Как ни старалась я убедить голых поэтесс-нимфеток и мутировавших феминисток-скульпторов насколько приятнее работать, не думая каждую секунду об успехе, все равно периодически мне приходилось появляться в офисе.
Большинство сотрудниц института были феминистками и разделяли убеждение, что «любой половой акт – это изнасилование». У входа в галерею впору было поставить предупреждающий знак: «Опасная зона. Гормонально-активные дикие женщины». Я даже не могу сказать, что получала в институте зарплату. Скорее, это была плата за участие в военных действиях. Особенно когда монтировали новую выставку.
Я толкнула стеклянную дверь и стала пробираться по захламленной галерее: ноги художниц, вязаные рюкзачки, этнические попоны и кучи детских колясок. Когда я вошла, все резко замолчали.
– Ну? – приветствовала меня Кейт, поправляя очки в красной оправе. – И как Джулиан это воспринял? Небось обосрался? Ты ему сказала, что недостаточно сильно его любишь? Думаю, ты не могла сказать ему правду: уровень самоубийств среди мужчин и так довольно высок, правильно?
– Но я действительно его люблю. Просто… – Я посмотрела на застывшие в ожидании напряженные лица. Нет уж, я не собиралась выкладывать свои сокровенные мысли и раздеваться до трусиков. Уж точно не здесь, мать вашу. – Просто в мире есть еще три миллиарда мужчин, и я бы не прочь взглянуть на них в обнаженном виде, понимаешь? – ответила я бойко.
Я поплелась за Кейт в главную галерею, где она наблюдала за распаковкой последней выставки – феминистической коллекции под названием «Чего хотят женщины». Я подняла с пола глянцевую брошюру, в дизайне которой тоже принимала участие. На обложке – женщина-фотограф, чьи фотографии пениса призваны были бороться с мировой отсталостью. «При ближайшем рассмотрении под определенным углом зрения мужские подмышки сверхъестественным образом напоминают женский лобок», – сообщала брошюра.
– Ты – куратор феминистских выставок, Кейт, а при этом ничего не знаешь о женщинах. Женщин беспокоит только три вещи: укладка волос, качество обуви и стройные бедра. Если бы ты переименовала феминистское движение в движение за стройные бедра, мусс для волос сильной фиксации и прочные супинаторы на туфлях со шпильками, посещаемость галереи увеличилась бы раз в сто.
Кейт засмеялась. Обижать австралийцев совсем неинтересно. С них все как с гуся вода.
– Мы желаем женщинам того, что они сами себе желают, – ловко выкрутилась она, с нетерпением тыкая в фотографии, которыми я, следуя ее же инструкциям, должна была через несколько часов восторгаться в интервью телепередаче по искусству.
То, что женщины сами себе желают. Господи. А что мы себе желаем-то? Чтобы был мужчина и чтобы мы были свободны. Хорошей работы и уймы свободного времени. Детей и чтобы их не было. Неожиданного знакомства в поезде с прекрасным незнакомцем, говорящим стихами, который умчит вас на личном самолете на какой-нибудь тихоокеанский остров, даже не обозначенный на карте… А иногда просто провести вечер в одиночестве в уютной фланелевой пижаме, уставившись в телик и поедая марсы-сникерсы. И никогда-никогда не стареть. Но сегодня я точно поняла: я могу быть сколь угодно молодой в душе, но по всем другим показателям мне явно уже за тридцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98