— Ну-ну, — хмыкнул Борис, открывая дверцу машины, — это, что ли, твои серые глаза?
— Если бы! — мечтательно вздохнул лирик. — Их еще завоевывать да завоевывать. — И устремился вперед, бросив на ходу: — Пока, старик! — По тихому переулку полетел веселый баритон: — Оленька, прости, что заставил ждать! Не по собственному разумению, а токмо волей пославшей мя науки украл у нас двадцать минут!
«Как говорится, с одной ягоды сыт не будешь», — усмехнулся Борис, проезжая мимо нежной парочки.
А ведь как в воду глядел, предсказывая трудный путь! После институтского собрания события понеслись снежной лавиной. Как и полагается по закону Ньютона — вниз. Чтобы похоронить под собой наивные мечтания. Министерство, естественно, переназначило прежнего директора, то есть Филимонов остался в своем кресле, даже задницу приподнимать не надо, чтобы приудобиться. Те, кто прежде подталкивал Глебова к активным действиям, обещая поддержку, теперь сокрушенно разводили руками.
— К сожалению, система пока еще очень сильна, Борис Андреевич. — Подбадривали. — Ваши идеи весьма перспективны. Время работает на вас. Кто не умеет проигрывать, тот не умеет побеждать. — Несли ахинею, отводя глаза. — Лучше проиграть сражение, но выиграть войну.
Он ученый — не армейский курсант. На кой ляд ему этот военный ликбез! Бросалась в глаза характерная особенность речи: местоимение «вас» напрочь вытеснило «нас», прежде было наоборот. Оно и понятно, стая изгоняет побежденных, хорошо — не загрызает, и на том спасибо. Удивил Филимонов: прямо Соломон, разводящий на досуге кур. Сомнительно, правда, что сам додумался (наверняка старшие товарищи подсказали), но решение было мудрым, не поспоришь: на должность зама по науке назначил самого ярого своего оппонента. Прежний рупор глебовских идей, клявший реакционера-директора на каждом углу, вечерком тихонько въехал в новый кабинет, сменил на двери табличку и старательно избегал своего предшественника-бунтаря. При редких встречах Борис брезгливо морщился: идиоты, не понимают, что плевать ему на эту мышиную закресельную возню! За науку обидно, за людей: будут перебиваться за счет сдачи площадей в аренду. Верхушка станет «зеленеть», народ — сереть, тем и кончится. Придумали новую должность — главный физик. Это надо же! Как будто прочертили мелом цирковой круг. Но на этой арене он выступать клоуном не собирается, профессия не та.
Заболел Иваныч, у бедного старика прихватило сердце. Борис навестил его дома. Степенно беседовали, пили чай с домашними пирожками, мастер вспоминал молодость. Провожая Бориса, признался:
— Уйду я, Андреич. Отболею — и уйду. Оно, конечно, тридцать два годка легко не переступишь: душой к стенам прикипел. Но из меня сейчас работник что с собачого хвоста сыто. Да и душок тухловатый у нас в институте появился. А у меня дыхалка прокурена, мотор барахлит. Я уж лучше к земле-кормилице поближе. Дачкой займусь, баньку, даст Бог, срублю. Хочется под конец жизни чистого воздуха, покоя. А ты молодой, умный, твое время идет. Не сдавайся! Как говорится, и в нич найтэмнйшу про солнце па-мьятай.
Хороший мужик Иваныч, его будет недоставать. Но сдается, что и Борис не выдержит, уйдет. Не умеет он прогибаться. А похоже, что его гнут. Должность дали, будто шутовской колпак натянули: ни ученый, ни администратор. Не пришей кобыле хвост! Дома напряженка: Алка то сияет и мурлычет под нос, то куксится и молчит.
Раздался телефонный звонок.
— Слушаю!
— Борис Андреич, вас Филипп Антонович просит зайти. — Голос секретаря Инны попискивал страхом.
— Что, прямо сейчас?
— Если можно, — испуганно попросила трубка. «Господи, и что трясется? Боится не найти другое место чаи подавать?»
— Хорошо.
При виде Бориса сановные веки за толстыми стеклами в роговой оправе сонно моргнули, мясистые губы искривила вежливая улыбка.
— Присаживайтесь, Борис Андреевич! — Филимонов выдержал многозначительную паузу. — Что скажете?
Главный физик вопросительно посмотрел в директорские стекла.
— Я спрашиваю, чем вы объясните свое поведение на совещании у замминистра?
— Филипп Антонович, — голос невозмутим и тон подчеркнуто вежлив, — я вам не мальчик для битья. И не позволю латать собой прорехи вашей некомпетентной деятельности. Институт уже не катится — летит в пропасть. Научные направления сворачиваются, люди увольняются. Но вас это не волнует. У вас — свои заботы, и они никоим образом не перекликаются с проблемами института. — Директорский лик вытягивался, из-за стекол сверлили злобой выцветшие глаза. — Не говорить надо об этом на совещании — кричать, бить тревогу во все колокола. Пока есть хоть малейшая надежда, что институт можно спасти, а научный коллектив сохранить.
— Нам с вами трудно ладить, товарищ Глебов. Боюсь, невозможно.
— Я не прилаживаюсь к личностям, а служу науке.
— Если надумаете уйти, не смею задерживать. У моего секретаря всегда найдется чистый лист и ручка.
— Не привык одалживаться. Все, что мне необходимо, всегда со мной. — Борис достал из внутреннего кармана заявление об уходе.
Филимонов небрежно взял протянутый лист и впился глазами в текст.
— Нам будет недоставать главного физика, Борис Андреевич. — Лицемерно вздохнул.
Борис поднялся со стула.
— Мне вас жаль. — И вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь, словно там оставался покойник.
А у дома зашел в магазин, купил бутылку «Белого аиста» и тепло побеседовал с ней в славном московском дворике. Беседовали часа два, до последней капли. Помянули ВНИИКП, порассуждали о будущем. Потом, оставив безмолвную собеседницу на крышке мусорного бака, отправился домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109