— Настенька, ты в порядке? — осторожно спросила Васса сгорбленную спину.
— Нет. Чаю можно? С жасмином.
— Конечно, милая! Может, поешь?
— Нет, только чай.
Через пару минут на стол вернулись пирожки, конфеты и заварочный чайник. Настенька, точно слепая, обшарила тонкими пальцами пузатый чайничек, нашла ручку, налила в чашку душистый дымящийся напиток. И заплакала. Молча, горько, как-то очень по-бабьи. Давным-давно Васса уже видела и такие слезы, и такое лицо. Как же она похожа на свою мать!
— Спасибо. — Отплакавшись, Анастасия высморкала в носовой платок остатки горестей. — Простите за дурацкие сопли. Ненавижу кваситься! И себя ненавижу! — с яростной силой ударила кулачком о кулачок.
— : Руки не виноваты, что голове — муки, — спокойно заметила хозяйка, догадавшись, что объект ненависти в этой комнате отсутствует.
— В том-то и дело, что не голове, — глубокомысленно возразила Настя, скрестив на груди без вины виноватые. Потом помолчала и задумчиво повторила: — Не голове. — Бережно подцепила ложечкой разбухший жасминовый цветок, внимательно изучила и со вздохом добавила: — Душе.
Когда в восемнадцать, отплакав, заговаривают о душе — дело ясное. Ситуация прояснилась, но не стала от этого управляемой.
— Не хочешь сказать, кто он? — мягко спросила Васса.
Настя независимо пожала плечами и храбро нырнула в ответ, как в прорубь.
— Ему сорок с хвостом. Женат. Преподает у нас французский. Дассен, Лелюш, Саган, Роден и прочие сопли. Кроме того, десять языков в багаже и докторская степень. — На глаза навернулись слезы, она захлопала ресницами и с возмущением уткнулась в потолок.
— Красивый?
— Не-а, метр с кепкой! Азнавур в очках и с лысиной. Впрочем, меня красивые мужчины давно не интересуют. Красавец уже был, в десятом классе. На выпускном даже целовались пару раз. Метр девяносто, греческий профиль, бицепсы, как у качка, задница, как у дога, и синие глаза. Умереть — не встать! По нему все девчонки сохли. Но это же ужас! — Стаська даже про потолок забыла. — Представляете, у него дважды два — всегда четыре! Тысячная в сторону — расстрел! Все знает, ни в чем не сомневается и уже сейчас думает о пенсии. Тоска зеленая!
— А зачем целовалась? — улыбнулась Васса и незаметно придвинула корзинку с пирожками.
— На спор! Поспорила на «Макдоналдс», что отобью у Ирки Новоселовой.
— И как?
— Филе о-фиш, коктейль клубничный и пирожок с вишней.
Васса внимательно слушала простодушную исповедь, где отчаяние подшивалось бравадой, а уважение рядилось в любовь. Она поняла, что пришло время влюбиться, и равнодушная к ровесникам Стаська сунулась в воду, не зная броду. И, кажется, стала тонуть. Ей надо было помочь, но у Вассы не было опыта в подобных делах, а собственный здесь явно не годился. Она не знала, что посоветовать, не собиралась поучать, ей и в голову не приходило возмутиться. Стаська, похоже, ошиблась с объектом, но это было первое чувство, и оно требовало уважения.
— Он тоже любит? — Она боялась услышать «да».
— Ага! — усмехнувшись, подтвердила опасение Настя. — Свою жену, наследника и языки. А меня он даже не замечает. — И, выудив из корзинки румяный лепесток, принялась сосредоточенно его изучать.
У Вассы отлегло от сердца. Слава богу, полиглот и впрямь оказался умным. Она поднялась выключить торшер, у которого собиралась почитать на сон грядущий, и посмотрела в окно. За стеклом уныло хлюпал осенний дождь. Порывистый ветер срывал желтые листья, и они, беспомощно барахтаясь, падали в лужи и на мокрый асфальт. При жизни эти потомки почек радовали собой глаз и освежали легкие; отмирая, оберегали обувь прохожих от грязи. Они распускались для чужой радости и помогали людям жить. Настя подошла к окну и стала рядом.
— Посмотри! — Васса показала на большое раскидистое дерево. — Какие красивые листья, правда? Желтые, багряные, даже зеленые есть. Я давно хочу увидеть, как распускаются на деревьях почки — и всегда пропускаю этот момент. Ночью ложишься спать — почки, утром просыпаешься — листья. Тебе когда-нибудь удавалось подловить, как почки распускаются?
— Нет.
— Вот и мне тоже. — Она помолчала, вглядываясь в освещаемое фонарем дерево. — А сейчас уже и листья почти все опали. Остались только самые крепкие, могут до первого снега продержаться… Настенька, — Васса обняла девушку и повернула лицом к себе, — в жизни всегда пропускаешь приход любви. И ее уход — тоже. Она проклюнется в любую минуту, беспричинно, незаметно — от слова, от взгляда, от прикосновения. И задержаться может до зимы. Она — непредсказуема и почти всегда — с болью. Иногда — это боль обмана, иногда — потерь, случается, и заблуждений. Какая боль твоя — жизнь покажет, но увидишь это только ты, никто другой. А когда увидишь — вспомни, как падали листья с этого клена, и не забудь, что весной из почек проклюнутся новые. — Она улыбнулась и сняла руку с плеча. — А сейчас давай чайку попьем?
— Я люблю вас! — вырвалось вдруг у Насти. — Можно мне обращаться на «ты»?
— Можно. Можешь сегодня и переночевать у меня. Уже поздно, на улице дождь, а ты без зонта.
— Спасибо! — Настенька просияла и звонко чмокнула ее в щеку. — Какая мама счастливая, что у нее такая подруга!
Они сели за стол и разлили по чашкам теплый чай.
— А этот капитан тоже проклюнулся вдруг? — невинно поинтересовалась Настя, запихивая в рот пирожок, и чуть не поперхнулась, наткнувшись на Вассин взгляд. — Ох, прости, пожалуйста! Конечно, это не мое дело… Но он такой красивый, и вы так хорошо смотрелись вместе… Я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты была счастливой… А ты одна, это несправедливо и… — Она окончательно запуталась и замолчала, виновато помешивая ложечкой остывший чай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109