И все повторялось сначала. Здесь деться было некуда, выйти невозможно и ненарисованные медали кружились в памяти, успокаивая и ублажая.
Группа выезжала на натуру. Место для съемки выбирала парочка гениев: Вересов (черт бы его побрал!) и оператор Сима. Ангелина же — подневольная наймитка, с такой советоваться и в голову никому не придет. Может, они и правы, ибо ни за какие коврижки не потащилась бы в эти безумные места.
— Лина, — режиссерский голос был бодрым и веселым, — ты почему нос повесила? Высоты боишься?
— Нет, Андрей Саныч! — пискнула актриса. — Над ролью думаю.
— Ну-ну, — хмыкнул неверующий Фома, — не журись, дивчина, минут через десять на месте будем.
Через пять минут за поворотом их остановили двое в камуфляже. Жестами велели открыть переднюю дверь, забрались в микроавтобус, забитый техникой и людьми. Один — совсем мальчик, лет восемнадцати, невзрачный и щуплый. Другой — постарше, что-то около двадцати пяти, коренастый, небритый, толстогубый, с глубокой выемкой на укороченном подбородке, что делало его лицо безобидным, глуповатым и сляпанным кое-как, наспех.
— Хто такы? Куды двыгаэтэ? — На бледных, покрытых щетиной скулах играли желваки, остекленевшие глаза лихорадочно блестели, обшаривая затравленным взглядом киношников.
Эти глаза Ангелине очень не понравились, у нее заныло под ложечкой. Вересов поднялся со своего места.
— Добрый день! Мы — из Москвы. Снимаем у вас картину, едем на натуру. А что случилось?
— Сыдэть! — скомандовал младший и, выхватив пистолет, наставил на режиссера.
Другой, лениво процедив «москалы прокляты», достал из-за пояса такую же игрушку и приставил к спине водителя. Потом смачно сплюнул. Плевок упал на чистый ботинок директора Эдика. Тот брезгливо поморщился и наклонился вытереть хамскую мерзость сложенной вдвое салфеткой, которую всегда держал под рукой. Кривогоров был известным чистюлей, и по этому поводу над ним частенько подшучивали в группе.
— Цыц! Я казал: нэ двыгаться! — Ствол пистолета уперся в молодой висок.
Вересов побелел. Ангелина могла бы поручиться, что от злости, не от страха.
— Успокойтесь, господа! Мы — граждане России. Не вооружены, не опасны, никому не причиняем вреда. Мы просто временно здесь работаем, и у нас есть на то разрешение властей.
— Срать я хотел на твое разрешение! — оборвал режиссера тот, что постарше. — Твой господын — Кучма проклятый, Кучму — гэть! А мы — бойцы НОСУ. Сыдэть! — вдруг истерично выкрикнул «боец», заметив шевеление оператора. Сима был фанатично предан своей камере и предпочел бы собственную смерть травме боевой подруги.
— Что вам нужно? — Вересов был абсолютно спокоен, только слова выговаривал тщательно и медленно.
— С вами, москалы, балакають бойцы национального отряду самостийной Украины. Мы выдвигаем политические трэбовання. И пока их не выполнят, будэмо дэржаты вас усих у заложниках.
Сумбурная русско-украинская речь казалась бредом, и от этой дикой белиберды ошалел Михаил Яковлевич.
— Какие требования? — не удержался он.
— А цэ хто? — спросил младший. — Жид?
— Это — наш продюсер, — пояснил Вересов, едва сдерживаясь от ярости. Пара подонков из никому не известной шайки ставила под удар весь съемочный день.
— Мобыла е?
— Что? — не понял продюсер.
— Мобильник!
— Есть.
— Звони!
— Куда? — растерялся бедный Михаил Яковлевич.
— Куды хошь. Скажи, шо вы — в заложниках. Нэхай прыносють мильен баксов та выртолет шлють.
— Вы это серьезно? — не поверил своим ушам Рабинков.
«Обрезанный подбородок» выстрелил в открытую дверь. Эхо понесло резкий звук вниз, к морю, которое беспечно нежилось под солнцем. У Ангелины заложило уши, и она непроизвольно прижала к ним ладони.
— Бачишь? — Старший выпятил живот, обмотанный шнуром, на котором болтались какие-то железки. — Усих подорву к чертовой матери!
— Звони, Миша, на киностудию, — устало сказал Вересов. — Только не волнуйся, пожалуйста.
Глава 14
Весна, 1994 год
У обочины дороги стояла женщина с высоко поднятой рукой. Рядом, на брошенной подстилке темнело нечто неопределенное. Даже издали было заметно, что голосующая явно не в себе: нервничает, поминутно поглядывает на подстилку и подскакивает от нетерпения. Идущая впереди «Волга» притормозила, женщина кинулась к водителю, что-то начала объяснять, но, видно, общего языка они не нашли, и машина покатила дальше, оставив неудачницу позади. Через пару минут Борис понял почему. На развернутой газете беспомощно распласталась окровавленная собака. Сначала Глебов собрался последовать чужому примеру и проехать мимо, но, решив, что пример этот — дурной, остановился. Обрадованная дама в светлом дорогом пальто кинулась к передней дверце и, задыхаясь, бессвязно забормотала:
— Умоляю, пожалуйста, отвезите нас в ветлечебницу! Только что этого беднягу сбила машина. На моих глазах. Он погибнет, если ему не помочь!
— Ваш?
— Боже сохрани! — ужаснулась она. — Мой — дома, на диване. А этот пуделек потерялся, наверное. На нем и ошейник есть, но без номера телефонного. Я как раз дорогу переходила, в парикмахерскую шла, а он на проезжую часть выскочил. Кошмар! — Глаза ее наполнились слезами. — Пожалуйста, помогите!
— Садитесь.
— Спасибо большое! — всхлипнула женщина. — Никто не хочет в машину брать: боятся кровью салон запачкать.
— А вы пальто свое не боитесь испортить?
— Какое пальто?! — изумилась дама. И бросилась к собаке.
— Подождите! — остановил ее Борис, вышел из машины, открыл багажник. В углу, рядом с домкратом была клеенка, которую он всегда держал под рукой, мало ли что в дороге случается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109