Волосы восхитительно подчеркивали безупречный овал ее лица, скулы, огромные соблазнительные глаза, прямой нос, точеный подбородок и чувственные губы, чуть тронутые помадой.
Она была одета в восхитительную шелковую блузку с глубоким треугольным вырезом, широкими рукавами и высокими манжетами. Блузка была заправлена в замшевую юбку, плотно облегающую бедра и заканчивающуюся у щиколоток; из-под нее были видны туфельки из телячьей кожи красноватого оттенка.
На шее у Миреллы переливалось ожерелье из древней гробницы племени майя. Этакий ошейник из чистого золота толщиной в дюйм. С ожерелья свисал кулон – распластанная золотая лягушка, он помещался как раз между пышными грудями, которые от этого казались еще соблазнительнее. В ее красоте было что-то холодное, но вместе с тем свидетельствующее о глубоко скрытой страсти. Она держалась как королева. В ее повадках сквозило величие и достоинство. Она была похожа на лед и пламя одновременно, и Дональда потрясла эта встреча спустя много лет.
– Забудь, Дон, – лениво протянул Ахмед. – Я заметил ее первый, пасу уже несколько часов и кое-что о ней разузнал. Она не играет на своем поле, а это ее поле. Она работает в одном из здешних департаментов. Паршиво, ничего не скажешь, потому что у меня были планы насчет нее, – добавил он с похотливой улыбкой.
– Ты всегда умел выбирать женщин, Ахмед, – ответил Дональд с улыбкой. – Но на этот раз ты ошибся. Я первый ее заметил. Это было лет двадцать назад. Теперь, когда я ее увидел, у меня всколыхнулись воспоминания.
– Кто она, Дон?
– Когда-то она была Миреллой Уингфилд. Может быть, и осталась ею. Помнишь Максима Уэссона Уингфилда, который читал нам философию в Гарварде? Он был очень умен, хотя и со странностями. Это его дочь. Я помню ее со времен Вассара, когда она была влюблена в моего одноклассника Пола Прескотта. Она уже тогда потрясала воображение. Я потерял голову от нее и ее семейства – великолепный, эксцентричный, непредсказуемый обломок массачусетской аристократии, населявший рай на земле под названием Уингфилд-Парк. Однажды я провел там целый уик-энд, который не забуду никогда. Представь, сто сорок акров цветущих садов, дикие заросли, озеро, прохладные ручьи. И посреди всего этого великолепия – огромный особняк. Это было чарующее, волшебное место – настоящее сокровище, унаследованное ее отцом. И плюс ко всему коллекция Рембрандта, великолепная библиотека и гараж, в котором пылились шестьдесят два автомобиля старых марок, старинное самурайское оружие и еще много чего – и при этом ни цента на счете.
– Как это может быть – ни цента?
– Я понимаю, что тебе трудно в это поверить, Ахмед, но у нас в стране существуют богатые люди, у которых нет текущих доходов. Если бы ты увидел это место, ты понял бы, каковы Уингфилды. Их дом пришел в полный упадок, сады заполонили китайские красные олени, утки и гуси, а редким важным гостям приходилось самим полировать «Бугатти», готовить обед или отправляться за покупками, потому что Уингфилды не заботились о таких мелочах.
– Но как им удавалось содержать поместье без денег? У них должны были быть слуги и советники. Как же они выжили? – удивлялся Ахмед, для которого жизнь без денег казалась нереальной.
– Да, у них были помощники. Семидесятилетний англичанин-дворецкий, кухарка-экономка, садовник, личный секретарь-архивариус доктора Уингфилда и один уборщик на сорок одну комнату особняка. Рядом всегда находились люди, которые брали на себя заботу о бытовой стороне жизни этой семьи, в то время как Уингфилды занимались лишь тем, что их интересовало. Для отца семейства важнее всего были работа, страсть к хорошеньким женщинам, дочь, жена – именно в таком порядке. Для матери – по-моему, ее звали Лили – роскошной красавицы турчанки, патологически глупой, тщеславной и эгоистичной женщины, предмет жизненных устремлений заключался в том, чтобы стать самой прекрасной пианисткой на свете. Для брата, Лоуренса, целью жизни было сделать головокружительную карьеру адвоката по уголовным делам, стать вторым Клоренсом Дарроу. А для Миреллы главным было прожить насыщенную, полную приключений жизнь, чтобы иметь возможность судить о ней не понаслышке.
– Знаешь, Дон, – широко улыбнулся Ахмед, – как только я увидел эту женщину, мне ужасно захотелось ее трахнуть. И вот прием закончился, а я даже не смог познакомиться с ней, не говоря уже о чем-то другом. Зато теперь мне не терпится познакомиться с ее семьей.
Они расхохотались и посмотрели на Миреллу и Артура Голдберга, который казался совершенно очарованным ею. Наверное, он сказал что-то остроумное, потому что она вдруг запрокинула голову и звонко расхохоталась.
Дональд Дэвис снова ощутил притягательную силу этой женщины и, не спуская с нее глаз, произнес:
– Та Мирелла Уингфилд, с которой я познакомился много лет назад, безраздельно принадлежала самой себе. Я никогда не встречал женщину, которая настолько дорожила бы собственной свободой. Ей никогда не изменяла решимость быть творцом своей судьбы и капитаном своего корабля, который бороздит океан жизни. Когда-то давно она дала бы сто очков вперед всем этим участницам движений за освобождение женщин, причем без всякой агрессивности. Кстати, Ахмед, она единственная по-настоящему сексуальная женщина из всех «освобожденных», которых я видел в своей жизни.
– Я так и думал, что под этой холодной, непроницаемой маской скрывается страстная, вольнолюбивая натура, – ответил Ахмед, довольный собственной проницательностью.
Мирелла попрощалась с Артуром Голдбергом за руку и направилась к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103