она оказалась одна. Затем внезапно свет погас и она закрыла глаза, оттого, что цветные круги поплыли откуда-то из-за век. Через минуту она открыла их. Брикс прислонился к стене, сложив руки, глядя прямо на нее. Пожалуйста, улыбнись мне, взмолилась беззвучно Эмма. Скажи мне, что я все делаю правильно, скажи, что гордишься мной. Скажи, что любишь меня. Три рекламщика сгрудились, что-то обсуждая с фотографом. Квентин разговаривал с Хейлом, потом Эмма увидела, как они вместе ушли. Она издала легкий вздох отчаяния. Затем она снова отыскала глазами Брикса, но тот поплелся наблюдать, как два осветителя ставят отражатели.
— Эмма, расстяниська на черной кушетке, — сказал Тод, указывая в другой конец комнаты, и Эмма пошла к кушетке и легла, упершись на локоть, положив голову на руку. Она поглядела на камеру, и губы растянулись в еле заметную улыбку. — Боже, вот отлично, не шевелись, — сказал Тод. Эмма задержалась в этой позе, а затем чуть изменила ее, даже не дожидаясь его слов, передвинула плечи, бедра, ноги, сменила улыбку, и начала перетекать из одного положения в другое. Как будто ее тело уже само догадалось, что требуется камере, стало податливым и гибким, а глаза и рот постоянно следили за черным глазком фотокамеры, словно привороженные. Ей понравилось это; она была в восторге оттого, что стала частью чего-то большего, чем она одна — чего-то общего, сложенного из камеры, фотографа, самой рекламы, и всего журнала, всего того, что эти люди делали вместе, множества людей, которые творят нечто для целой страны, может быть, для целого мира, и она — в центре этого действа.
— Хорошо, хорошо, отлично, прекрасно, превосходно, — бормотал Тод, и камера быстро щелкала, а затем, схватив другую, он послал Эмму в кресло, потом — на обычные качели, свисавшие с крюков на потолке. — О'кей, — сказал он в конце концов. — Хорошо поснимали. — Все длилось почти четыре часа.
Изможденная, Эмма сползла с качелей и застыла в неуверенности рядом с ними. Остальные то уходили, то возвращались, и теперь встали неподалеку, тихо переговариваясь. Эмма продолжала стоять у качелей, долго, а потом Билл Страуд повернулся, и когда обратился к ней, его голос отдался эхом по всей комнате:
— Спасибо, Эмма, ты была молодцом. Мы дадим тебе знать.
Эмма осталась на месте, ожидая, когда подойдет Брикс. Но никто не подошел; остальные, продолжая беседовать, удалились от нее, и Брикс был среди них.
— Пойдем, дорогуша, — сказала Ли, беря Эмму за руку. — Ты оставила машину у «Эйгер Лэбс»? Я сказала им, что отведу тебя. Пойдем, сюда.
Эмма еще раз поглядела на Брикса, но он не обернулся. Потом она заметила, как на нее косится Ли.
— Ты отлично все сделала, — сказала Ли. — Я всегда могу сказать.
— О, Ли, ты такая хорошая! — сказала Эмма импульсивно. И всю дорогу домой, за рулем своей красной машины, она думала о Ли и ее словах. Ты отлично все сделала. Я всегда могу сказать. Но все равно, сколько бы она ни повторяла самой себе эти слова, перед глазами ее стояла лишь спина Брикса, когда он выходил из комнаты.
— Ну? — спросила Ханна, когда Эмма зашла на кухню через дверь из гаража. — Ты стала их знаменитостью или нет?
— Они сказали, что сообщат. А где мама?
— У нее ленч с кем-то, а потом они отправляются по магазинам. Дорогая, ты выглядишь измученной.
Эмма рухнула на стул у кухонного столика, со слезами на глазах:
— Я и есть измученная, я так устала, и даже не знаю, хороша ли была.
— Боже правый, Эмма, ты всегда хороша, просто чудесна. Если они тебя не возьмут, это будет значить, что им нужен другой вид чуда, только и всего.
Эмма подняла глаза:
— Спасибо, — сказала она и вспомнила Ли. Почему женщины так добры к ней, а не Брикс и его отец?
— Мама была в ярости?
— Она никогда не бывает в ярости. Она просто тревожится и оттого несчастна.
Эмма склонила голову:
— Знаю. Но она не должна управлять моей жизнью. Я хотела бы, чтобы она попыталась понять и помочь мне в том, чего я хочу, а не в том, чего она хочет.
— Я думаю, тебе стоит согласиться на колледж, — сказала Ханна нежно.
— Ну нет, хватит об этом, я нашла кое-что получше, и если она меня любит, то должна помочь…
— Никогда не обвиняй свою мать в том, что она тебя не любит! — пылко сказала Ханна. — Ты знаешь, что любит, больше всех на свете, она всё сделала для того, чтобы ты стала счастливой. Она думает, что ты совершаешь ошибку. Что же, ей нужно сохранять спокойствие, если это ее так волнует?
Эмма поиграла с солонкой:
— Я думаю, что если они меня возьмут, то перееду, заведу свою квартиру. Я как раз это обдумывала, когда ехала домой. Это же будет не работа, если я останусь здесь: мама возненавидит ее, и будет каждый день наблюдать, как я ухожу, вместо того…
— Никуда ты не переедешь, Эмма, господи, о чем ты говоришь? Этот дом — твой, здесь твоя семья и ты часть ее, а твоя мать совсем не из тех, кто может ненавидеть. Она будет любить тебя точно так же, как раньше. Зачем тебе уезжать? Разве что для того, чтобы спать со своим молодым человеком.
Эмма почувствовала, что ее лицо запылало:
— Я совсем не это имела в виду.
Ханна выждала немного, но Эмма по-прежнему молчала, опустив голову.
— Ну, если тебе не это нужно, то оставайся тут, — сказала Ханна. — Мы тебя любим и хотим, чтобы ты была здесь, а не бродила по окрестностям, как будто у тебя нет настоящего дома. Выкинь эту дурацкую идею из головы, даже не говори об этом матери, это сделает ее еще более несчастной.
Эмма подняла голову:
— Ханна, а она собирается выйти за Квентина?
— Почему бы тебе не спросить у нее самой?
— Потому что я не могу с ней говорить о нем. Или о Бриксе. И вообще о чем бы то ни было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173