Ре-е-е-еджи!» Какое плебейство. Ладно, гончарное дело в Гималаях как-нибудь обойдется без него. На смену мечтам о горном рае будто по мановению волшебной палочки явилось длинноногое белокурое видение с голубыми глазами в пол-лица. Лет двадцати пяти… самый возраст для благодарности. Интеллекта минимум, нежности – лавина. Уг-м-м… Зрелище куда более приятное, нежели кислая мина по утрам и красноречивая поза по ночам – спиной к нему.Кстати, о кислых минах. Злость Аниты зарождалась довольно безобидно. Шпилька-другая на дружеской вечеринке. Оскорбленный вид весь следующий день. Плавный переход в недельную обструкцию. Питер и не вспомнит, когда все это началось. Два года назад? Три? Пять? Временами он приглядывался к приятелям – а как у них? Есть ли у них те же сложности? Перебор с улыбками у Камеронов. Не все так гладко. Чуточку нервный и самую малость затянувшийся хохоток Гаретта. Аналогично. Нарочито любезное угощение сигарами в антиникотиновом семействе Стидов. Он не одинок. Определенно.Но он один-одинешенек. Определенно.Вздор. Прочь, тоска, да здравствуют приятные мысли. Стоило только пожелать, и они тут как тут. Великая все же вещь – сила воли. В одном он уверен на все сто: злоба, сарказм, кислые мины многократно усилились и участились с тех пор, как в их жизни замаячила Анжела. Причина? Без понятия. А потому он решил познакомиться со знаменитой особой лично – дабы выработать хоть какое-нибудь понятие.Тревожный набат звучал и с других сторон. Взять хотя бы перемену в Роберте. За шесть недель работы над портретом Анжелы его друг полностью изменился. Появляться у них перестал, разве что к девочкам наведывается. А его улыбка? Это же черт знает что, а не улыбка. Не знай Питер приятеля как свои пять пальцев, решил бы, что Роберт светится самодовольством. Ха. Откуда самодовольству взяться? Чем гордиться в сравнении… да хотя бы с ним, с Питером? Нечем ему гордиться. Более того, Питер потому и испытывал угрызения совести и даже считал себя обязанным подпустить красок в бесцветно-унылую жизнь друга, что гордиться тому было совершенно нечем. Девочки тоже позировали. Приплясывали и оглашали дом радостными воплями каждое субботнее утро, пока Анита не уводила их на лодку Бонни, где – с них взяли торжественную клятву – они сидели смирно, пока Роберт их рисовал. Ее портрет на очереди, сообщила жена в момент беззлобия. Великолепно. По выходным семья утекает, будто песок сквозь пальцы. Но главная трагедия – дезертирство друга детства. Даже пожаловаться некому. Приехали.Пора, Питер, пора. Давно пора приглядеться к этой Анжеле. Он выработал план действий. Заглянет ненароком и предложит проводить ее домой. Ему, дескать, тоже подземкой добираться – к настырному клиенту. Вызвал в воскресенье. Анита поверила сразу. Довольна до смерти, что избавится от него на полдня. Ч-черт, Будь он проклят, если не раскусит эту Анжелу и не покончит с нервотрепкой раз и навсегда. В конце концов, она не более чем обычное человеческое существо, несмотря на все байки Роберта про ангелов. Крыльев у нее определенно нет, а вот ножки-то небось глиняные, как у пресловутого колосса. И неисчерпаемый запас злости, как у любой бабы. Может статься, что опыт поможет Питеру заглянуть в это хранилище женских пакостей, и тогда ему будет чем поделиться с другом. Да. Ради Роберта он пойдет на все.Только второго мистера Филдинга не переживет. Есть предел человеческим страданиям. * * * В счастливом неведении о том, что на них неспешным, приличествующим джентльмену шагом надвигается помехус нежданус, Роберт с Анжелой прекрасно проводили время. Портрет был хорош. Достаточно хорош, пожалуй, даже для летней выставки в Королевской Академии. Если, конечно, Роберту удастся верно схватить оттенок кожи Анжелы. Ушли в прошлое опасливые, скользящие взгляды, Роберт мог позволить себе разглядывать ее открыто, и ему явились разные оттенки белого. Шея Анжелы, к примеру, была нежно-сливочного цвета; кончик подбородка чуть розовел, как клубничный коктейль; под серыми озерами глаз проглядывала голубизна. Усталые тени. Она изматывалась на работе, и Роберт всякий раз клял себя за то, что отнимает у нее часы отдыха. Регулярно извинялся, а Анжела с той же регулярностью твердила, что его сеансы для нее – лучший отдых. Он пробовал хоть как-то компенсировать ее затраты, но она не взяла ни пенни.Она приезжала каждое воскресенье. Нередко опаздывала, но появлялась непременно. Заворачивалась в шелк, и он писал ее почти до самого вечера. По большей части молчали; Роберт даже моргать забывал, погрузившись в работу, а Анжела дремала с открытыми глазами, пока не сползала вбок, погрузившись в усталый сон. Она не догадывалась, что он сразу бросал работу, тихо придвигал стул, садился, опускал подбородок на сложенные ладони и впитывал ее в себя. В такие минуты он изучал ее совсем не так, как художник изучает свою модель. Нет, он просто смотрел на нее. Любовался. Запоминал. Как ему хотелось рассказать ей, что во сне она иногда смешно присвистывает; жмурится и морщит лоб, когда что-то снится; бывает, тоненько стонет, будто жалуется. Случалось, пальцы ее слабели и шаль сползала с плеч, приоткрывая округлость цвета персика с бледно-розовым, бархатистым, как лепесток розы, соском. В такие мгновения он казался себе вором, которому одно оправдание – отчаянный голод. Он не мог ею насытиться. Поразительно, как точно, ни разу не видя, он воспроизвел на первых эскизах эти изящные формы, эту грацию гейши.Когда шаль соскальзывала, он аккуратно возвращал ее на место до пробуждения Анжелы. Она никогда не просыпалась сразу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99