Он согласился съесть сыр, чтобы доставить ей удовольствие. Желая избавить жену от всяких подозрений, хлопнул себя по карману.
– Собираюсь заключить крупную сделку.
В глазах Додо появился жадный блеск. Полидоро сразу приобрел ее расположение, ибо ничто так ее не радовало, как возможность прикупить еще земли, будто ей мало было поместий, которыми они владели. Она мечтала о том, чтобы ее портрет появился в иностранных журналах – образцовая бразильская латифундистка, владелица тысячи вывезенных из Индии диковинных зебу, способная одна прокормить страну размером с Бельгию.
– Гляди не прогадай, – предупредила она мужа после первого радостного возбуждения.
В аптеке Полидоро заявил, что необходимо срочно восстановить номер в «Паласе», который они с Каэтаной занимали в прошлом. Он требовал точного воспроизведения былой обстановки – пусть Каэтана, словно по волшебству, забудет о том, что покидала Триндаде, чтобы время для них остановилось и оба чувствовали себя на двадцать лет моложе.
Такая любовь тронула Виржилио. Желая показать свою солидарность и свое волнение, он тронул фазендейро за рукав.
– Ах, Полидоро! – сказал он прерывающимся голосом. – Никогда я не подозревал, что у вас поэтическая жилка! Что у вас такая нежная душа! – Он обтер лицо платком, чтобы собеседники увидели вышитые буквы, которыми он метил белье.
Эрнесто подумал, что учитель расплачется. Еще бы, ведь он так одинок. Чтобы утешить его, сказал, что удел любви – сжигать тело на том же костре, на котором когда-то сжигали безутешных вдов. Но, несмотря на все безумства, любовь порождает и свою особую систему излечения. К приезду Каэтаны любовное гнездо, запущенное на протяжении стольких лет, будет приведено в порядок.
Полидоро не вслушивался в разговор, его мысли бродили где-то далеко. Эти два человека говорили о причудах страсти с видом великих знатоков. Эрнесто поспешно отпускал лекарства, лишь бы отделаться от посетителей. Сказав несколько приветливых слов, заявлял, что для консультаций время неподходящее. Сейчас его пациентом была любовь, с той лишь разницей, что, вселяясь в тело, любовь укрепляет здоровье.
– Любовь – лучшее из лекарств. Лечит любую болезнь, любое недомогание. Она – демиург, творящий чудеса, – сказал Эрнесто, обращаясь к Виржилио.
Заботы Эрнесто о Виржилио тронули Полидоро, и ему стало стыдно, что он равнодушен к судьбе учителя.
– Ах, Полидоро, как трудно было одолеть эти годы! Виржилио говорил срывающимся голосом и мял в руках платок. Все эти годы благодаря великодушию Полидоро он тоже жил тенью Каэтаны. Не имея собственной семьи, видел образ Каэтаны одинаково запечатленным на лице как Полидоро, так и Эрнесто. С какой гордостью служил он любви, сокрытой в номере «Паласа», когда Каэтана кончила выступать в цирке. Они были жадными любовниками, и Виржилио порой воображал, что и ему однажды судьба подарит женское тело, на которое он набросится с такой же страстью.
Полидоро не хотел привлекать ничьего внимания. До пятницы приезд Каэтаны необходимо держать по возможности в тайне, поэтому в гостиницу он возьмет с собой только одного человека.
Эрнесто выразил желание сопровождать его, но Виржилио, считая себя обойденным, сослался на то, что он историк и потому обязан быть в центре событий.
Эрнесто стал возражать:
– Может, вы умеете, как я, лечить раны и болезни? Делать уколы?
Подобные цеховые препирательства раздражали Полидоро.
– Со мной пойдет тот, у кого память лучше. Виржилио и Эрнесто не скрывали, что огорчены, испили горечь из одной и той же чаши.
– Назовите мне без лишних слов число, день недели и месяц, когда Каэтана уехала из Триндаде, не оставив никакой записки.
Память частенько подводила Эрнесто. В школе, вызубривая латинское склонение, необходимое для перевода Цицерона, он не всегда попадал в точку. И все у него получалось шиворот-навыворот, даже Цицерона он путал с Катоном. О печальном дне он хранил довольно смутное воспоминание. Он сидел за столом и ужинал, когда Полидоро срочно вызвал его в «Палас», чтобы сообщить о дезертирстве Каэтаны и всей труппы губителей искусства. Ужин был более изысканный, чем обычно, значит, был чей-то день рожденья. Но чей? Его, жены или старшего сына? Память подводила, не давала никаких полезных сведений. Лишь отрывочные воспоминания. Этот недостаток лишал его и возможности судить о своем собственном прошлом, о котором ничего толком сказать не мог. Из-за этого любой сосед мог хвастаться в кафе поступками, которые на самом деле совершил он.
Наблюдая старания Эрнесто, Виржилио попросил слова. Речь его была проникнута чувством интеллектуального превосходства.
– Это случилось в среду, третьего мая 1950 года. В то утро поезд отправился из Триндаде с опозданием на десять минут из-за сильного дождя. Стало быть, в девять сорок пять. Дождь начался накануне перед обедом, в тот самый час, когда Полидоро позвали и он срочно выехал на фазенду Суспиро, чтобы оценить ущерб, нанесенный лопнувшей трубой водяного бака, в кухню хлынул настоящий поток, который смыл фасоль, приготовленную Додо для крестин Жоаозиньо, сына Досуры и Манеко, тамошних жителей, в то время когда управляющий был...
– Хватит, – нетерпеливо прервал его Полидоро. – Вы победили.
Из благородства Виржилио утешил, как мог, Эрнесто.
– Если бы мы, историки, не обладали хорошей памятью, как бы мы защищали историю Бразилии от чужеземцев, которые приезжают охотиться за нашими документами?
Виржилио не занимался физическими упражнениями и с трудом поспевал за Полидоро. Их появление в вестибюле гостиницы испугало Мажико.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127