Тот, кто носит в своей памяти такую кучу воспоминаний, имеет право иногда забывать о прожитой жизни и обо всем, что в ней было.
– Велика важность – спутать реплику Отелло с репликой Дон Жуана! – говорила она в заключение.
Веспасиано ценил острую полемику. Его умиляло, что воспитанная им племянница готова умереть за его честь.
– А вам известно, что Мирандинья, самый развеселый клоун из всех, кого я знал, умер, кашляя кровью в фойе театра «Карлос Гомес»? – говорил Веспасиано, вороша память, затуманенную выпивкой, свиным салом и в особенности необходимостью выжить, не утонуть в топком болоте и добраться до заветного берега, где его ждало, как он полагал, воплощение мечты.
В такие минуты Каэтана с особой нежностью брала его за руку, точно слепого, и усаживала на табурет.
– Вы помните, дядя, фразу из старого журнала: «Возле портика, где они вели сердечные беседы, слегка затененные листвой плюща»?
Наградой за такое воспоминание была широкая улыбка Веспасиано.
– А радиола, девочка? Я ее завещаю тебе, не забудь об этом. Больше мне нечего тебе оставить. Вся моя жизнь – в музыке, которую я слышал с пластинок.
Виржилио предложил покончить с воспоминаниями. У них праздник, а все чуть не плачут, зачарованные словами Каэтаны. Так как все были под сильным впечатлением дня, который вот-вот уйдет навсегда, Виржилио предложил устроить овацию, как в театре.
– Не правда ли, мы послушали двух актеров в блестящей импровизированной сцене? В театральном действе больше красоты, чем в жизни, сырой и необработанной, как туша свежеразделанного быка! Разве мы не счастливы?
Вениерис с трудом встал и присоединился к аплодисментам, которые эхом отдавались в коридорах гостиницы. Как простой зритель, он решил, что вернулся на родину. А именно – в Эпидавр, где можно бросить монету из последнего ряда амфитеатра и до конца слышать ее звон благодаря прекрасной акустике.
Его яростные аплодисменты охладили восторг других зрителей. Каэтана отметила про себя тщеславие грека, который хотел навязать им традицию, существовавшую пять тысяч лет назад, не принимая во внимание, что Бразилия существует всего пять веков. Бремя представляемой греком культуры давило на членов скромного общества.
– Садитесь, Вениерис, – властно приказала Диана, словно угадав желание Каэтаны. – Вот несут еще пирожков. Надеюсь, тоже с креветками.
Каэтана, вместо того чтобы поблагодарить гостью, почувствовала, что та натянула лук и положила на тетиву стрелу, отравленную ядом и губительными страстями. Актриса испугалась, как бы из любви ей не подрезали крылья, и тревога тотчас отразилась на ее лице, что Балиньо не преминул заметить и приготовился удалить плевелы. Он прошел по гостиной несколько раз, задерживаясь возле Дианы, Эрнесто и Виржилио, требовавших внимания к себе. Его молодость позволяла ему забираться в дебри их душ, ибо он знал, что всегда найдет выход оттуда. Собственно говоря, он хотел бы остаться только в сердце Каэтаны, бившемся под пышной грудью.
Каэтане же хотелось закончить этот праздник, устроенный на средства Полидоро. Сидевшие на полу гости нуждались в нагрудниках, пачкали ковер и собственную одежду крошками от пирожков. Теперь, если пройти по гостиной, как это делал Балиньо, можно запачкать подметки ботинок. Дядюшка Веспасиано первым выгнал бы их поганой метлой, возмутившись тем, с каким шумом они хлебали чай и сок маракужа.
– Праздник подходит к концу, – сказал Балиньо, опасаясь возникновения неконтролируемой ситуации. – Каэтана надеется, что дамы и господа перед сном ощутят, кладя голову на мягкую подушку, уверенность в счастье, которое мы разделили с вами. Каэтана благодарит вас за то, что пришли.
В роли чревовещателя Балиньо прибегал к манерным жестам, перенятым у Каэтаны. Как бы там ни было, его порядочность и искренность сглаживали бесцеремонность актрисы.
Данило позавидовал доверию, оказанному Каэтаной Балиньо. Как актеру ему суждено было прожить не только свою жизнь, но и жизнь его персонажей, и он не заслуживал, чтобы с ним так обращались на людях. Но пока он думал, как бы получше выразить свой протест, вперед выступила Джоконда.
– В самом начале вечера Каэтана спросила нас, какова история дружбы. Ни мы, ни она не дали точного ответа. Теперь, когда мы прощаемся, я хочу сказать, что единственная история, которую стоит рассказывать, – это история лжи. – И постояла, ожидая, как гости отреагируют на ее слова.
По гостиной пронесся шепот одобрения. Каэтана, привыкшая улавливать в словах заднюю мысль, уставилась на Джоконду, словно не узнавала ее. Мысль сама по себе не вызвала ее раздражения, но ей пришлось не по душе установившееся между ними с этого момента соперничество.
– Ты быстро учишься, Джоконда. Действительно, ложь – единственная правда, которая нас интересует. Все остальное грубо и бесчеловечно. Как раз потому, что реальность всегда подчиняется иллюзиям обездоленных и хитрости богачей. Поэтому ты и я – лишние в Триндаде или в каком-нибудь другом месте, – сказала Каэтана, отвечая на реплику подруги другой такой же непонятной для окружающих репликой.
Эрнесто искал помощи у женщин: загадочные фразы казались ему наполненными важным содержанием, смысл которого ускользал от него. Даже Вениерис вошел на прошлой неделе в мир искусства, обходясь без всякой сомнительной мудрости, способной взбаламутить мягкую созерцательную манеру его живописи.
В качестве ученого-историка Виржилио счел своим долгом придать прощанию торжественность, достойную праздника.
– В противоположность тому, что было сказано, я не всегда считаю выдумку честной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127