Память Полидоро была полна воспоминаниями о былых наслаждениях.
– Когда состоится великая премьера?
Его жена дома носила подвязанные к лодыжкам шлепанцы, а посеребренные сандалии Каэтаны грозили свалиться с ноги всякий раз, как она, нервно расхаживая по гостиной, делала резкий поворот.
Каэтана остановилась у окна, не обращая внимания на мяуканье Рише и льстивые слова Полидоро. Запыленное стекло делало жизнь вокруг тусклой. Каэтане казалось, что она где-то далеко-далеко и собирается сесть на поезд, который умчит ее еще дальше. Любой следующий город автоматически сотрет Триндаде из ее памяти.
– Ты забыла, что я здесь? – повысил голос недовольный Полидоро.
Каэтана отошла от окна. Обвела взглядом гостиную. Балиньо обещал принести фруктовый салат.
– Чего ты хочешь?
Желание Полидоро гнездилось в воинственно выступавшей части его тела, в плоти, куда он добавил слишком много соли и сахара. Никто не знал настоящей меры этим зельям, и Полидоро рассчитывал на сострадание Каэтаны.
– На какой день назначен триумф? – мягко спросил он, хотя молчание женщины создавало для него какое-то неудобство.
– На субботу, двадцатое июня.
Страдания Полидоро ее не трогали: к человеческому телу она уже не знала жалости. И желание, которое прежде обжигало ее тело, как удар бича, теперь казалось огрызком свечи с отсыревшим фитилем.
– Накануне победы Бразилии. На этот раз мы увезем кубок домой, – мечтательно сказала Каэтана.
Она верила в победу, которую здесь начнут праздновать еще накануне. Память бразильцев, напитанная кашасой, семенем и кровью, покажет себя милосердной. Тонко и по-доброму поможет она жителям Триндаде представить себе Каэтану, какой та была двадцать лет назад, когда вселяла в них надежды и будила желания.
– Не много ли ты хочешь от этих скотов? – раздраженно бросил Полидоро.
– Мужчины как таковые меня уже не * интересуют. От них мне нужны только аплодисменты и забвение.
Ее слова никакого облегчения ему не принесли. К его удивлению, нынешняя ревность не служила фитилем к пороховой бочке его странных чувств. Любовь как будто разрядила эмоции. Даже если бы Каэтана пустила его в свою постель, это были бы короткие минуты. Уже не первый год носил он в теле своего рода отметину безутешной грусти. Любовная лихорадка, которая прежде бросала его в топи, где единственным проявлением жизни были его панические крики, уже не возвращалась – он обручился со смертью. Это она теперь делила с ним и порывы любви, и приступы страха.
Полидоро умерял свое уныние, веря, что есть же какой-нибудь уголок, где он не будет чувствовать себя преследуемым преступником, подальше от Додо, которая врывалась в его жизнь, хлопая дверьми и сотрясая барабанные перепонки.
– Даю тебе две минуты, чтобы ты высказала свои чувства, потом пойдем в постель.
Каэтана медлила, словно для подобного решения требовалась целая жизнь. Полидоро, доведенный до крайности желанием, смешанным с уязвленной гордостью и жаждой мести, отвернулся от нее, чтобы чуточку унять волнение. Любовь казалась ему теперь музыкальным ящиком, способным записывать и воспроизводить любые звуки.
– Говори, Каэтана! – Не зная, что еще сказать, Полидоро глазами указал на диван, избранный им вдруг как ложе возрожденной старой любви.
Каэтана проследила за его взглядом. Много раз садилась она на выцветшую голубую обивку, однако никогда диван не был сценой огорчений или восторгов. Каэтана не любила заниматься любовью за пределами кровати, без шороха свежих простынь.
Она делала вид, будто не помнит стонов и воплей, которые оба издавали в соседней комнате.
– Ты не заметила, что кровать та же самая? Только простыни поменяли.
Взгляд Каэтаны раздражал Полидоро. Ее твердость, однако, заставила его признаться себе, что и он позабыл кое-какие существенные особенности тела Каэтаны. Как он ни напрягал память, не мог вспомнить то, что было от нее неотъемлемо. Правда, помнил ее неистовство, которое сводило его с ума, помнил жар, охватывавший его, когда он гладил нежное тело шершавыми, мозолистыми руками.
Рише инстинктивно угадывал мучения Каэтаны, терся о ее ноги, как и положено маленькому и теплому, чистому и гибкому представителю своего вида.
Каэтана ходила взад-вперед по гостиной. Перед ней был враг – толстый напористый мужчина. При каждом повороте придерживала подол пеньюара, словно на сцене за секунду перед тем, как занавес упадет и вспыхнут аплодисменты.
– Кажется, ты забыл о даме пик и о данном тобой слове. Думаешь рассчитаться со мной одним кинотеатром «Ирис»? – сказала она, когда назначенные две минуты истекли.
Полидоро отставил рюмку. Заходить слишком далеко он не хотел: ревность, мучающая душу, в конце концов ослабляет ее.
– Вот уже двадцать лет уши мои заткнуты ватой, ни одна женщина не соблазнила меня сладкими песнями. Думаешь, таких было мало?
Стратегический замысел заключался в том, чтобы она испугалась потерять его. Заронить неуверенность в ее душу. Он уже снова собрался пойти на приступ, как вдруг дверь гостиной отворилась. Балиньо вошел без стука, играя связкой ключей.
– Кто сравнится с Каэтаной, – тотчас заговорил он, выполняя ежедневную обязанность развеивать ее огорчения.
Полидоро неслышно выругался сквозь зубы. Он терпел неудачу, всякий раз как пытался спровадить юношу – просил вина, чтобы тот ушел, а Балиньо извлекал бутылку и штопор из шкафа.
– Если бы Бразилия ценила своих артистов, Каэтане аплодировали бы стоя. – Торжественный тон делал Балиньо старше своих лет. Он поглаживал рукой едва пробившийся пушок на щеках.
Полидоро не стал подлаживаться, предпочел уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127