- Должно быть, так его зовут. Я не уверен. Но он что-то такое бормотал. Не мне - меня он как будто и не замечал вовсе.
- Он сумасшедший, Вуа Рапуунг, - сказала Ууну. - Когда-то он был великим воином. Теперь он никто. Он не может этого вынести, потому и изобретает всякую ложь. Возможно, он даже верит в нее.
- Ложь?
- Он утверждает, что одна формовщица заразила его чем-то таким, что породило знаки Позора, назло ему.
- Зачем? - спросил Энакин.
- Потому что она любила его, - сказала Ууну, - а он оттолкнул ее.
- Любила? - Почему-то Энакину никогда не приходило в голову, что йуужань-вонги могут влюбляться.
- Да. Но его история невозможна.
- Как так?
- Опять незнание! Потому что боги, которые управляют такими вещами - Любовники Йун-Тксиин и Йун-К'аа - никогда не станут сплетать страсть между воином и формовщицей. Йун-Йуужань вечно наказывает божественную двойню за их собственные проступки; они не осмелятся еще раз вызвать его гнев. Это невозможно, так что бред Рапуунга - всего лишь плод его больного воображения. Он просто проклят, как и все остальные. В последнее время он стал еще более странным. Я думаю, интенданты скоро уничтожат его, если уже не уничтожили.
- Уничтожат его?
- Опозоренные должны показывать свою полезность и смирение. Мы делаем работу, которой ни один полноценный йуужань-вонг не станет пачкать руки. Если мы не будем этого делать, нас не стоит кормить.
Она вздернула голову:
- Ты беспокоишься о Вуа Рапуунге?
- Я беспокоюсь о всех живых существах, - ответил Энакин.
- А теперь ты опять говоришь как джиидаи, - сказала она.
"Откуда ты столько знаешь о философии джедаев?" - удивился Энакин. Откуда Опозоренная смогла добыть такую информацию? Почему ее это интересует?
- Скажи мне, - продолжала Ууну. - Станет ли джиидаи беспокоится о судьбе Опозоренного? Беспокоится так же, как о представителе высшей касты?
- Да. Я знаю джедаев. Они защищают все живое.
- Но не йуужань-вонгов. Джиидаи убивают йуужань-вонгов.
- Лишь по необходимости, - отвечал Энакин. - Джедаи не любят убивать.
- Значит, они не воины?
- Не совсем, насколько я знаю. Они защитники.
- Защитники. И они защищают всех подряд?
- Всех, кого могут.
Она опять засмеялась, немного натянуто:
- Занятная ложь. Такая ложь дает надежду тем, кто ее не заслуживает. Деструктивная ложь. Некоторые Опозоренные даже…
Она вдруг оборвала, на этот раз сердито:
- Как это ты заставил меня такое говорить, неверный? Работай и не разговаривай. Не задавай мне больше никаких вопросов.
Той ночью Энакин осторожно выбрался из казармы для рабов. Это не составило особого труда. Для большинства рабов бежать из самого лагеря было невозможно. Если им хотелось тратить впустую драгоценные часы сна, которые им выделялись, йуужань-вонги этому не препятствовали.
Пробраться на поля оказалось сложнее, но Энакин умел отлично скрываться. Через несколько минут он сидел на поле светляков, освещенном тусклым оранжевым светом газового гиганта. Растения тихо шелестели, словно темные кроны деревьев, когда их колышет ночной ветерок. За периметром лагеря, на том берегу, слабо ощущалась жизнь джунглей. Где-то внутри лагеря, на ложе боли и страдания, он узнал затухающее прикосновение Тахирай.
Энакин разыскал последний сорванный светляк и присел, смотря на слабо светящийся стебель, возле первого из предназначенных для завтрашней уборки. Затем, едва осмеливаясь дышать, он протянул руку к набухшему цветку и начал обрывать его - точно так, как это сотни раз делала Ууну у него на глазах.
Лепестки, мягкие как шелк, легко опадали под его пальцами, и Энакин чувствовал слабое соприкосновение, словно через руку шел электрический ток. Это не было ни приятно, ни неприятно, а скорее напоминало первый вкус пищи столь экзотической, что язык был неспособен ее оценить.
По мере обрывания ощущение становилось глубже, и в конце концов он стал воспринимать не только свои пальцы, ощипывающие цветок, но и сам ощипываемый цветок. В этот момент он был светляком и не тоько чувствовал, как он пробуждается, но и пробуждался сам.
Энакин продолжал работу, пока слабое гудение у него в голове не стало громче и явственнее, чем импульсы всех остальных растений, и пока не осталась одна гладкая скорлупа; затем моргнул и тщательно осмотрелся, нет ли поблизости какого движения. Здесь, в лагере, он был практически слеп и глух. Он даже не мог использовать лесную живность, чтобы фиксировать приближение опасности. Раз ничего не видно и не слышно, значит, ничего и нет.
Но на этот раз его глаза не увидели никаких ползущих теней, уши не зарегистрировали ни малейшего шороха, и тогда он проколол скорлупу шпорой и начал разрезать ее, пока не добрался до самоцвета. Он крепко сжал его в пальцах, и камень почти самопроизвольно вспыхнул мягким свечением.
- Есть! - прошептал Энакин.
Приказав камню погаснуть, он сжал кулак в триумфальном жесте.
После этого нужно было возвращаться обратно через поля и дома. Ночью в поселке не стояла тишина; проходя мимо святилища Йун-Шуно, Энакин услышал жалобы и причитания. Шепот долетал и из других дверей, и время от времени в темноте раздавались чьи-то беспокойные шаги.
Энакин продолжал идти, пока не добрался до звездообразного строения, в котором он выбрался когда-то из живой лодки. Он проскользнул внутрь.
Бассейн был освещен мягким фосфоресцирующим светом, не проникавшим глубоко. Энакин потянулся вперед с помощью Силы, отчаянно надеясь, что светомеч все еще там, где он положил его несколько дней назад.
Вода была темной. Он чувствовал ее в Силе, но как бы через облако. Рыбыползуны и их водные сородичи тоже воспринимались, но опять же как-то размыто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80