«Сон-лучший выход, — думала она, зарываясь в покрывала, — он дает полное забвение».
Он пробудился на закате, и принятое решение покинуть Париж придавило его тяжким грузом. Утром, до того как им не овладел сон, Габриель решил, что отправится домой, в Италию, и заснет там на сотню лет. Возможно, после векового сна он забудет ее.
Габриель промычал проклятие, понимая, что это лишь самообман. Он никогда не забудет ее, даже если проживет еще триста пятьдесят лет.
Поднявшись, он оделся; разум и сердце продолжали борьбу. Уехать. Остаться.
Он открыл дверь и страдальчески сморщился, мгновенно почувствовав запах… чеснока?
Он выбрался из подвала, перепрыгивая через две ступеньки, и, оказавшись на верхней площадке, через окно кухни заметил огромный деревянный крест.
Габриель переходил из комнаты в комнату, и его гнев возрастал с каждым шагом. В спальне он положил руку на раму с выбитым стеклом и мгновенно отдернул, бормоча проклятия. Кожа на руке обуглилась, как будто ее обожгло пламенем.
Святая вода! Кресты! Чеснок!
Морис.
Словно лев в клетке он метался по дому из одной комнаты в другую. Его собственный дом обращен в западню, он попался в силки, расставленные этим миловидным молодым человеком.
Его гнев и страдания вылились в протяжный мучительный вопль. Затем, отказываясь верить очевидному, он отодвинул засов и распахнул дверь, однако не смог переступить порог, пораженный видом тяжелых деревянных крестов, обжигавших его глаза с силой полуденного солнца.
С криком отчаяния Габриель захлопнул дверь, чувствуя, как гнев мешается в нем с голодом.
Бормоча проклятия на дюжине языков, он расхаживал по комнатам всю ночь, пока восход солнца не загнал его в подвал.
Габриель был в агонии. Голод терзал его, неутихающий, безжалостный. По мере того как рос его голод, увеличивалась слабость, и он уже с трудом выбирался из соснового гроба, в котором привык мирно отдыхать днем. Отдых! Он уже забыл, что это такое. Кожа его иссохла и болезненно натянулась на скулах. Глаза воспалились и блуждали, как у сумасшедшего, от голода, разрывающего его внутренности и высасывающего последние жизненные соки из его тела.
Он голодал уже три недели, не считая крови небольшой крысы, по глупости подбежавшей слишком близко к нему. Воспоминание об этом наполняло его отвращением, хотя он и был бы рад высосать кровь дюжины грызунов, только попадись они ему.
Низкий стон вырвался из его пересохшего горла. Неужели он и вправду так иссох? Он уставился на свои руки-кожа сморщенная, пальцы обтянутые, как у мертвеца.
Он проклинал себя за то, что не сменил жилье, отлично зная, что Морис выследил его. Проклинал себя за то, что не утихомирил его, не убил, когда у него еще были силы для этого.
Сара…
Едва держась на Ногах, он ходил из угла в угол, повторяя ее имя.
Сара, Сара.
Если бы он только мог увидеть ее еще один, самый последний раз!
Сара…
Она пробудилась словно от толчка. Голос Габриеля отдавался в ее ушах. Он страдал, выкрикивая ее имя.
Был ли это сон? Она села, оглядываясь. Он был здесь? Но нет, это невозможно, ведь он покинул Париж несколько недель назад.
— Габриель?
Сара, Сара…
Он звал ее, она была нужна ему. В считанные минуты Сара оделась и выбежала за дверь. Предчувствуя самое страшное, она нетерпеливо постукивала ногой всю дорогу до коттеджа. Он был там. Она знала это так же верно, как и то, что была нужна ему.
Она не могла усидеть на месте и приказала остановиться, когда коттеджа еще не было видно. Вручив вознице плату, Сара побежала к дому, едва касаясь ногами земли.
В голове звенело, сердце чуть не выскакивало из груди, когда она добежала до цели. Широко расширенными глазами Сара уставилась на деревянные кресты, торчавшие везде, даже на крыше. Тяжелый запах чеснока забил ей ноздри.
Она подергала дверь, но та была заперта. Подобрав юбки, Сара побежала к торцу дома и вскарабкалась через разбитое окно.
— Габриель?
Уходи!
— Габриель, ты здесь?
Уходи!
Сделав глубокий вдох, чтобы успокоить дыхание, она прошла в кухню, а из нее к лестнице в подвал. Она удивилась, увидев, что дверь не заперта. Переступив порог, Сара оказалась в такой густой тьме, что ее, казалось, можно было потрогать на ощупь.
— Габриель? — голос ее был нежным и ломким.
— Уходи!
Она всматривалась в темноту, стараясь разглядеть его.
— Габриель, ты здесь?
— Сара, ради всего святого, беги отсюда так быстро, как только сможешь.
— Не уйду. Ты звал меня, и я здесь.
Слезы покатились у него из глаз. Она услышала его стоны, полные'муки, и поспешила к нему.
Прижавшись к стене, он закрыл глаза, стараясь овладеть собой.
— Умоляю, Сара, уходи!
— Что случилось, Габриель? Почему ты не хочешь сказать мне?
— Я… нездоров.
— Я помогу тебе, только скажи, что надо делать.
— Нет. — Пальцы его скребли холодный камень. — Умоляю, уйди, умоляю… я не хочу, чтобы тебе стало плохо.
— Скажи мне, что нужно, и я сделаю это.
— Что мне нужно? — Голос Габриеля дрожал, полный муки и безнадежности. — Что мне нужно! Ах, Сара! — Голос его совсем сломался. — Если бы ты только знала!
— Я все исполню, Габриель, обещаю тебе, что бы это ни было. Только скажи мне.
Сара шагнула в глубь комнаты. Глаза ее уже привыкли к темноте, и она различала теперь его черный силуэт, подпирающий противоположную стену.
Она сделала еще шаг, и он надвинул на лицо капюшон, передвигаясь вдоль стены и забиваясь в угол.
— Габриель, ангел мой, умоляю, позволь мне помочь тебе!
— Ангел… ангел… — он рассмеялся каким-то жутким хохотом, это походило на истерику. — Дьявол, верно, хотела ты сказать. Беги прочь от меня, моя Сара, беги, пока я не повредил тебе, прежде чем ты не содрогнешься от ужаса, как Розалия…
— Я не уйду, — твердо сказала Сара и, не дожидаясь, пока разыграется воображение и ее охватит испуг, пересекла разделявшее их пространство и приняла его в своих объятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100