"Молодец, мой мальчик, – подумал гость. – Что ж, расшатаем слегка пьедестал, а там видно будет".
– Вижу, вам по душе сразу брать быка за рога, – сказал он с хорошо разыгранной наивностью. – Я думаю на ваш вопрос смогу ответить без лишних слов. Кто такой профессор Лемхович? Очень просто: самозванец и узурпатор.
– Вот так шутка!.. – растерянно проговорил ведущий. Ситуация вышла из-под контроля, нужно было выиграть несколько секунд, чтобы снова взять ее в руки.
– Отчего же… – Лемхович был сама святая простота. – Я понимаю: Нобелевская премия, которой я удостоен пятнадцать лет тому назад, действует на широкую публику… м-м-м… гипнотизирующе. Но немало известных ученых – людей, мною глубоко уважаемых – считают меня ни кем иным, как узурпатором открытия, витавшего, так сказать, в воздухе. Признаться, они весьма смущаются, когда при личной встрече я им сообщаю о полном своем согласии с их мнением.
К ведущему постепенно возвращалось самообладание.
– Значит, вы считаете, что это открытие мог сделать кто угодно, окажись он на вашем месте?
– Не только на моем. Позвольте заметить вам, что у нас в двадцать первом веке подлинные открытия – чрезвычайная редкость. Видеоника с этой точки зрения – вообще не открытие. Всерьез анализируя собственные заслуги, должен заявить, что я всего лишь собрал воедино необходимые элементы. Так действует, скажем, повар. Но не тогда, когда творит некий кулинарный шедевр, а когда готовит элементарный бульон.
Шедевр же, повторяю, обязан своим появлением не мне, а историческому развитию электронных средств коммуникации.
– И что же… часто вы делаете подобные мысли общественным достоянием? – ведущий осторожно прощупывал почву.
– При малейшей возможности, – Лемхович постепенно входил в раж, как и всякий раз, стоило зайти речи о его незаслуженной популярности. Понимая, что объяснения приняты не будут, он, тем не менее, предпринимал все новые и новые попытки. – Может быть, именно поэтому меня перестали приглашать на помпезные симпозиумы, которые проводятся на Западе. Я имею в виду не серьезные научные встречи, а те форумы, что созываются главным образом с рекламными целями, с чьих трибун произносятся трескучие речи. Для таких сборищ необходима, разумеется, фигура колосса, этакого супермена от науки, в крайнем случае – кто-нибудь вроде уэллсовского доктора Моро…
Писатель нетерпеливо заерзал в кресле. Вот непрактичный человек, явился в студию в пуловере и кожаной куртке. Он их, небось, с удовольствием скинул бы, ведь вон какая испарина на лбу выступила, да поздно теперь.
– Извините, у меня вопрос, – сказал он. – Можете на него не отвечать, если не хотите. Что ж вы не отказались от Нобелевской премии, при таких-то взглядах?
Лемхович медленно кивнул. В давние времена он этого вопроса боялся. Журналисты его неизменно задавали, а он старался уйти от ответа. Потом понял, что молчанием тут не отделаешься. Слава – будто огромная, висящая над головой лупа – выставляла его на всеобщее обозрение. У него оставался единственный выход – полная, абсолютная откровенность.
– Тут, видите ли, нет ничего удивительного, – задумчиво проговорил он. – Я, конечно, могу оправдаться тем, что отказ привел бы к скандалу, заявить, будто на меня оказала нажим научная общественность или что огромный успех вскружил мне голову. Но истина заключается в том, что мне просто не удалось победить собственное тщеславие. Такое ведь раз в жизни случается… и кто без греха, пусть первым бросит в меня камень.
Ему вспомнился тот счастливый вечер пятнадцать лет тому назад, когда, ликуя, он спешил домой с бутылкой шампанского. Наконец-то! Наконец-то! Марта бросилась ему на шею, расцеловала, Филипп восторженно вопил что-то из гостиной. Потом они поспешили к Игнасио, первый тост следовало поднять за него, ведь с него-то все и началось. Не смолкая, звонил телефон, родственники, коллеги и друзья поздравляли наперебой. Как быстро разнеслась весть, удивлялся он и сиял, грелся в лучах славы. Видный ученый, лауреат Нобелевской премии, гордость отечественной науки. Разве мог он подозревать, что все кончится вот так – досадой, усталостью, сожалением, что не подумал, как следует, прежде чем принимать незаслуженные почести.
И сейчас он испытывал одно-единственное желание: быть дома, вместе с Мартой волноваться о здоровье Игнасио.
4
Воспоминания заставили на несколько мгновений отключиться от тоненького голоска переводчицы, звучавшего в наушнике. И теперь он обнаружил, что все выжидательно на него смотрят. Виновато улыбнувшись, он спросил:
– Что вы сказали? Простите, я отвлекся.
– Мне кажется, вы чересчур строги к себе, профессор Лемхович, – повторила чертежница. – По крайней мере, с моей точки зрения – с точки зрения человека, который не до тонкостей разбирается в видеонике. Мне одно известно: новое искусство завоевало весь мир, видеон есть в каждом доме…
– У нас дома четыре видеона! – встряла домохозяйка, уставившись прямо в объектив телекамеры.
– …так что для меня ваше открытие эпохально, – поморщившись, продолжала чертежница. – Именно поэтому прошу вас объяснить – почему вы считаете, будто идея видеона "витала в воздухе".
Ага, пришла очередь "научной" части беседы. В такие моменты Лемхович испытывал неподдельное волнение. Ему все казалось, будто говорит он чересчур сухо, входя в излишние технические подробности. Но иначе объяснить суть видеоники невозможно. Его утешала мысль, что хоть какой-то части зрителей будет полезно услышать, как создавалось новое искусство.
– Что ж, начнем с азов. Что такое видеон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43