Спешить ни к чему, надо потравить леску. Натяжение нити подсказывало все перипетии борьбы за жизнь, которую вела рыба. Она отчаянно пыталась освободиться, но постепенно слабела, и Грэм стал подтягивать ее ближе к поверхности. Крупное серебристое тело мелькнуло рядом с плотом, скрылось, снова выскочило. Низко-низко припав к бревнам, Дебора подползла к краю плота, и, когда в воде в третий раз блеснула рыбья спина, на нее с быстротой молнии опустилась черная лапа. Мокрое сигарообразное тело мелькнуло в воздухе и шлепнулось на бревна.
Через некоторое время во влажном еще очаге полыхало буйное пламя. Грэм ворошил сучья, чтобы они как можно скорей превращались в угли. Дебора лапой придерживала подрагивающую рыбину, с гримасой, выражавшей смесь восхищения с отвращением, принюхивалась к идущему от нее влажному запаху.
И вот в очаге остался лишь толстый слой угольев, подернутых легким серым пеплом. Грэм выпотрошил рыбу и зарыл ее в жар, а потом шагнул к шалашу, ощупал развешанную на нем одежду. Все уже высохло. Он оделся и снова вернулся к очагу.
Наступил тот предшествующий вечеру час, когда в природе все затихает. Река словно застыла в своем безмолвном движении, красноватые, как осенние листья, блики легли на воду. Ничто не шевельнется в степях по обе стороны реки. В желтые, как медь, перины облаков на горизонте садилось солнце. Соблазнительный аромат, доносившийся из очага, казалось, неподвижно повис в воздухе. Улегся даже вечный спутник реки, легкий ветерок. Полный покой гасил у Грэма все желания, кроме одного: вечно сидеть вот так, в кротости и безмолвии.
Но прежде, чем окончательно утонул тонкий ломоть багрового солнца, миг тишины истек и наступила первая секунда вечера. Прощальный мутноватый луч прорвался сквозь крошечное оконце в нагромождении облаков и пропал. Тени на берегах стали тяжелеть от синевы. Подоспел и ветерок, зашуршал вдалеке травами, чуть слышно ему вторил плеск воды.
Медленно тянулось время, медленно уплывали назад совершенно не менявшиеся берега. Рыба испеклась. Они съели ее горячей, не обращая внимания на прилипшую кое-где золу. Потом молча улеглись под темнеющим небом, отдаваясь инерции спокойного вечера. Последние красные отблески заката умирали на западе.
– Будет гроза, – лениво пробормотала Дебора.
– Ага, – согласился Грэм. – Надо бы покрыть шалаш.
Пантера утвердительно рыкнула, но оба они еще долго не двинулись с места и лишь много позже поднялись, растянули над шалашом полотнище из водоотталкивающей синтетики.
Заметив на берегу рощицу, они решили пристать, чтобы пополнить запас хвороста для догоравшего костра; в темноте человек и пантера натаскали на плот охапки ломких сучьев, а потом поплыли дальше по течению.
Черная ночь вплотную подступала к светлому кругу, плясавшему около очага. Только повернувшись к нему спиной, можно было различить звезды, усыпавшие полнеба. Другая половина оставалась непроницаемо темной, ее затягивали невидимые во мраке тучи. С берега долетали тревожные голоса ночных птиц.
Подойдя к краю плота, Дебора всем существом тянулась во тьму. От напряжения под кожей волнами пробегала дрожь. Похоже, она вслушивалась в какие-то только ей доступные звуки загадочной жизни ночи. Затем, стряхнув оцепенение, пантера вернулась к очагу и устроилась у ног Грэма.
– В чем дело? – спросил он.
– Ни в чем, – не открывая глаз, пробормотала Дебора. – Вы, люди, все это давно утеряли… и тайны ночи, и духов, что бродят во мраке. А можно выразиться и по-другому: инстинкт, наследственную память. Я все же ближе к природе, ко многим ее тайнам… Твои прародители тоже, наверное, вглядывались вот так в ночь и жались поближе к огню, сами не зная, почему. А ты, цивилизованный человек, сидишь спокойно и не ощущаешь страха…
– Да, страха у меня нет, – кивнул Грэм.
– Вот и жаль… Многое обрел род человеческий, избавившись от фантомов ночи, беспочвенных опасений, мистического страха. Но и утратил тоже немало… Инстинкт… Черт возьми, как же объяснить тебе это? Ах, если бы мог инстинкт слиться с разумом, не бесследно раствориться в мысли, а покорно подчиниться ее диктату… насколько вы стали бы тогда богаче, сильнее…
Грэм подбросил в огонь сучьев и привлек голову пантеры к себе на колени.
– Это интересно… Порой я жалею, что испытывать твои чувства мне не дано. Вот хоть минуту назад – что ты ощущала?
– Словами трудно передать. Подаренный вами разум оттесняет инстинкт на задний план… Но не только. Он понемногу просачивается туда, где прежде безраздельно царил животный инстинкт, подменяет его человеческой мистикой. Будь я настоящей пантерой, разве испытала бы я подобное чувство? Форма все та же: чутье, позволяющее уловить некую далекую и неясную угрозу, разлитую во тьме. Да, она далека… но она здесь, рядом. И вот разум подсознательно навязывает мне свое полуобъяснение, а в результате я воспринимаю весь этот мир как огромную ширму, за которой кроется неведомая всемогущая сила. Мы для нее лишь фигурки в сложной, непонятной игре вселенского масштаба. Эта сила, как мне чудится, на ход вперед определяет каждый наш поступок, даруя нам лишь иллюзию свободной воли. Не знаю, возможно, я начинаю, подобно первобытным людям, обожествлять стихии…
Похолодало. Грэм и Дебора заползли в свой шалаш и устроились на ночлег. Лапа привольно раскинувшегося зверя легла человеку на грудь. Дыхание пантеры становилось глубже, безмятежнее. Во сне она время от времени поскуливала и дергалась, словно вот-вот бросится бежать, но уже через мгновенье засыпала еще крепче.
На полотнище шлепнулись первые капли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43