Ей хотелось знать больше.
Я рассказал ей историю Кэсси Джонс, опуская имена и подробности. Когда я закончил, она спросила:
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Я готов выслушать предложения. Я попросил Майло проверить прошлое родителей и медсестры и прилагаю все усилия, чтобы разобраться в этих людях. Беда в том, что нет ни клочка настоящих доказательств, только догадки, а догадки немного значат с юридической точки зрения. Единственное, за что можно зацепиться, это за ложь матери девочки — она наврала мне, что во время службы в армии пострадала от эпидемии гриппа. Я позвонил на военную базу и выяснил, что никакой эпидемии не было и в помине.
— Зачем ей было врать?
— Затем, что, возможно, она пытается скрыть настоящую причину увольнения из армии. Или, если она Мюнхгаузен, ей просто нравиться лгать.
— Мерзко, — вздохнула Робин. — Человек вытворяет такое со своим собственным отпрыском. Да и вообще с любым ребенком... Как себя чувствуешь после возвращения в эту больницу?
— Несколько гнетущее впечатление. Как при встрече со старым другом, который окончательно опустился. Это место кажется мне каким-то мрачным, Роб. Боевой дух упал, деньги уплывают быстрее, чем всегда, большинство прежних лечащих врачей ушли из больницы. Помнишь Рауля Мелендес-Линча?
— Специалиста по онкологии?
— Ага. Больница, по сути, была его домом. Я видел, как он переносил кризис за кризисом и продолжал трудиться. Даже он ушел. Работает где-то во Флориде. Кажется, все старшие специалисты покинули больницу. Я не встречаю в коридорах ни одного знакомого лица. Все молодые. А может быть, просто я старею.
— Становишься зрелым, — поправила Робин. — Повторяй за мной: зре-лым.
— А я полагал, что я незрелый.
— Зрелый и незрелый. В этом секрет твоей привлекательности.
— Кроме всего этого, нас не обходит стороной и проблема уличной преступности. Медсестры избиты и ограблены... Пару ночей назад на одной из больничных стоянок было совершено убийство... Убили врача.
— Я знаю. Слышала по радио. Я тогда еще не знала, что ты вернулся в больницу, а то бы с ума сошла.
— Я был там в тот вечер.
Ее пальцы впились в мою кисть, но вскоре ослабли.
— Да, ничего себе, успокоил... Будь осторожен, хорошо? Как будто мои слова могут что-то изменить.
— Могут. Я обещаю.
Она вздохнула и положила голову мне на плечо. Мы сидели молча.
— Я буду осторожен. Обещаю. Старики не могут позволить себе быть беспечными.
— О'кей, — немного погодя сказала Робин. — Значит, вот почему ты такой унылый. Я думала, может быть, дело во мне.
— В тебе? Почему?
Она пожала плечами:
— Все, что произошло. Так много изменилось.
— Ни в коем случае, — запротестовал я. — Ты — светлый лучик в моей жизни.
Она прижалась поплотнее и положила руку мне на грудь.
— Ты только что сказал, что больница кажется тебе мрачной. Я всегда думала о больницах именно так.
— Западная педиатрическая была другой. Она была... полна жизни. Все в ней сливалось воедино, как в чудесном живом организме.
— Уверена, что так оно и было, Алекс, — мягко возразила Робин. — Но, если вдуматься, какой бы жизнерадостной или заботливой ни была обстановка в больнице, это всегда место, где происходит смерть, не так ли? Как только при мне произносят слово больница, мне всегда вспоминается мой папа. Лежащий там, окруженный трубками, исколотый и беспомощный. И мама, зовущая медсестру каждый раз, как он застонет. На самом деле до него никому уже не было дела... По-моему, раз В вашей больнице лечат только детей, от этого она становится еще хуже. Ибо что может быть хуже, чем страдания малышей? Я никогда не понимала, как ты мог так долго работать там.
— Просто ты создаешь вокруг себя щит, — объяснил я. — Выполняешь свою работу и допускаешь ровно столько эмоций, сколько нужно, чтобы принести пользу пациентам. Это вроде той старой рекламы зубной пасты: «Невидимый щит».
— Может быть, это-то и беспокоит тебя. Вернувшись обратно после стольких лет, ты обнаружил, что твой щит исчез.
— Вероятно, ты права, — мрачно проговорил я.
— Хорош получился бы из меня психотерапевт, — пошутила Робин.
— Нет-нет. Хорошо, что мы заговорили об этом.
Она прижалась ко мне:
— Спасибо, даже если это неправда. И я рада, что ты рассказал мне о том, что тебя тревожит. Раньше ты не имел привычки говорить о своей работе. В тех немногих случаях, когда я пыталась начать разговор, ты менял тему, и я понимала, что тебе этого не хочется, поэтому и не приставала. Я знала, что отчасти это была врачебная тайна, но мне не нужно было знать все страшные подробности, Алекс. Я просто хотела понять, с чем тебе приходится иметь дело, чтобы, если нужно, поддержать тебя. Думаю, ты всего-навсего старался оберегать меня.
— Может быть. Но, если говорить честно, я никогда не знал, что тебе хотелось слушать о моей работе.
— Почему ты так думал?
— Казалось, что ты всегда — как бы это сказать — парила в высших сферах.
Робин рассмеялась:
— Да, ты прав. Меня никогда особенно не интересовали всякие шуры-муры. В общем-то, когда мы познакомились, мне не слишком нравилось именно то, что ты был психологом. Правда, это не помешало мне бесстыдно бегать за тобой. Но меня действительно поразило, что я увлеклась психотерапевтом. Я ровным счетом ничего не знала о психологии, никогда даже не занималась этой наукой в колледже. Вероятно, из-за папы. Он всегда проходился по поводу полоумных психиатров, называл их нечестными врачами. Вечно говорил о том, что те, кто не работает своими руками, не могут заслуживать доверия. Но когда я узнала тебя поближе и увидела, как серьезно ты относишься к своей работе, я смягчилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150