— Дело еще не закрыто. Что вам об этом известно?
— Я не видел, чтобы кто-нибудь пытался закадрить Чайну.
Напряжение в его голосе заставило меня проявить настойчивость.
— Но она что-нибудь говорила вам?
— Черт побери! Я уже забыл обо всем этом. Но есть какое-то дерьмо, не позволяющее мне забыть.
Вспомнив об объявлении в Интернете: «Бывший музыкант из „Чайна уайтбой“ ликвидирует фирму… прекращает погрязшее в нищете, пораженное раковой опухолью большое дело», — я спросил:
— А вас самого никто не преследует?
— Ничего регулярного, но иногда я получаю письма от людей, называющих себя поклонниками и недовольных тем, что я делаю.
— А в полицию вы обращались?
— Мои адвокаты считают, что это не имеет смысла. То, что мне выражают недовольство по поводу устройства моей жизни, не преступление. Свободная страна и все прочее. Но мне не нужно паблисити. Сейчас я разговариваю с вами только по одной причине: адвокаты посоветовали потолковать, если вы попытаетесь еще раз. Иначе вы сочли бы, что я увиливаю от ответов. Но это не так. Я просто бессилен помочь вам. О'кей?
— Извините за беспокойство. Обещаю: все, что вы мне скажете, я сохраню в тайне. То, что случилось с Чайной, внушает не просто беспокойство.
— Понимаю, понимаю, Боже мой… Ну хорошо, вот что было. Однажды Чайна пожаловалась на то, что кто-то к ней пристает. Ходит по пятам. Я не принял этого всерьез, потому что ее преследовала параноидальная идея угрозы извне. Она находилась в большом напряжении.
— Когда она начала жаловаться?
— За месяц или два до того, как исчезла. Я сообщил об этом копам, но они послали меня куда подальше и потребовали подробностей. Так что это было бесполезно.
— На что конкретно жаловалась Чайна?
— Она была уверена, что за ней украдкой подглядывают, преследуют ее и так далее. Но на самом деле Чайна никого не видела и описать не могла. Так что, вероятно, копы были правы. Она говорила об этом как об ощущении, но недостатком ощущений Чайна не страдала, особенно в состоянии подпития, а в таком со — стоянии она находилась почти всегда. Параноидальный бред мог возникнуть у нее вообще без всякой причины.
— Она никогда не обращалась в полицию.
— Верно, — ответил Бэнгсли. — Чайна и полиция. Дело в том, что она была не просто испугана; ее охватил ужас. Чайна постоянно твердила, что, если ее преследователь покажет свою морду, она разобьет ее, вырвет ему глаза и насрет в глазницы. Чайна всегда была агрессивной.
— По-настоящему?
— Что вы имеете в виду?
— Была ли она действительно бесстрашной или только делала вид?
— Не знаю. В самом деле не знаю. Чайну было трудно понять. Она отгородилась своеобразной стеной, а наркотики были чем-то вроде строительного раствора.
Пол Бранкуси о преследователе не упоминал, и я спросил:
— Говорила ли Чайна еще кому-нибудь о том, что кто-то ее преследует? Другим членам джаз-банда.
— Сомневаюсь.
— Почему?
— Мы с Чайной… — Бэнгсли колебался, — были более близки. Вообще-то она была лесбиянкой, но некоторое время мы занимались с ней любовью. Черт побери, именно этого мне совсем не хотелось. Сейчас я женат и ожидаю второго ребенка…
— Ваши любовные дела никого не интересуют. Важно лишь то, что вам известно о ее преследователе.
— Я даже не знаю, существовал ли этот преследователь. Ведь воочию она никогда его не видела.
— Ощущение.
— Правильно. У Чайны было живое воображение. Когда я с ней проводил время, приходилось проявлять осторожность, идти на уступки, смотреть на вещи в перспективе.
— Тогда вы верили ей?
— Не вполне. Она умела убеждать. Однажды мы были с ней поздно ночью в горах, курили «травку» и занимались другими приятными делами. Вдруг Чайна напряглась, в глазах у нее вспыхнул страх, и она вцепилась в мои плечи. Вцепилась крепко, до боли. Потом встала и говорит: «…твою мать, он здесь! Я чувствую его присутствие!» После чего начала ходить кругами, отыскивая какую-то цель, подобно тому как ее отыскивает танковое орудие, укрепленное на башне. И завизжала в темноту: «Черт бы тебя побрал, ты, трахнутая задница, выходи и покажи свою сраную трахнутую морду». Начала размахивать кулаками, пригибаться, словно готовясь к бою в стиле карате. В тот момент я поверил ей: темнота, тишина, ее страх — все это убеждало меня. Позднее я спрашивал себя: «Что это было?»
— Что произошло после того, как она перестала визжать?
— Ничего. Меня беспокоило, что кто-то услышит Чайну, и я попытался отвести ее вниз, к своей машине. Она заставила меня подождать, пока не убедилась, что преследователь исчез. Дома у нас началась ломка. На следующее утро Чайна ушла. Съела все, что было в холодильнике, и ушла. Спустя месяц или два она пропала, а когда ее наконец нашли, я чуть с ума не сошел. Потому что Чайну похоронили неподалеку от того места, где мы сидели в ту ночь.
— Вы сообщили об этом копам?
— После того, как они со мной обошлись?
— Чайну обнаружили возле щитка с надписью «Голливуд».
— Точно так. Именно там мы и были. Прямо под щитком. Чайне эта надпись нравилась, нравилась история о том, как одна актриса бросилась оттуда вниз. Там в свое время находилось ранчо для верховой езды, из тех, где дают лошадей напрокат. Чайна говорила мне, что любила прокрадываться туда по вечерам, разговаривать с лошадьми, ощущать запах лошадиного навоза, просто бродить вокруг. Она рассказывала, что ей было приятно ходить по чужой земле. От этого Чайна чувствовала себя девушкой из «семьи» Мэнсона. Какое-то время она проявляла интерес к «семье» Мэнсона, собиралась написать песню, посвященную Чарли, но мы сказали ей, что платить за это не будем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124