Присутствие Инги вселяло смелость.
Фривольные куплеты из финала оперы пелись невыразительными голосами по-английски, да еще под электронику.
– За что выпьем теперь?
Она ждала его на диване. Он уселся рядом с бокалом в руке и обнял ее за плечи.
– За старую любовь! – подмигнула Инга и добавила:
– Которая приносит плоды…
– Может, лучше – за новую?
– Нет, за старую, – не согласилась она и принялась смаковать бургундское.
«Пино нуар» не вспыхнуло в его бокале, потому что в комнату заглянули сумерки.
Виктор сделал большой глоток и тут же вытаращил глаза, а потом схватился за горло так, будто его сдавило невидимой удавкой. Бокал, залив брюки вином, скатился на пол.
Девушка спокойно дождалась агонии, продолжая смаковать бургундское.
Когда Виктор окончательно успокоился, откинувшись на спинку дивана, она запустила руку в карман его брюк и достала ключи от письменного стола.
В ящике стола ее заинтересовала аудиокассета, завернутая в полиэтилен.
Вырубив бездарную обработку Моцарта, она поставила кассету и устроилась в кресле. Казалось, труп хозяина квартиры ее совсем не беспокоит. Труп остывал у нее за спиной, а голос Виктора жил еще сорок пять минут, взволнованный и грустный. Потом запел Кобейн, вызвав ухмылку на лице гостьи.
Звуковое письмо она стерла, оставив только две первые фразы: «Я в отчаянии, Люда! Люда, я в отчаянии!»
* * *
«Скитания окончены. Бродяжка угомонилась, обрела покой и тепло. А не пойти ли на дно, к рыбкам?»
Пираньи сгруппировались за стеклом аквариума, с надеждой поглядывая на девушку, приблизившую к ним свое лицо. Вряд ли они были очарованы ее египетским профилем, волной иссиня-черных волос, голубыми глазами, а тем более – мыслями.
С виду безобидные рыбки, если не считать вездесущего одноглазого самца, да и он не внушает страха. А попробуй сунуть им палец!
– Ваш кофе, Аида.
Новая официантка Люда никак не может перейти с ней на «ты».
Провинциальный синдром. А сама-то она разве не из провинции? Не из жуткого захолустья на краю земли, то бишь на границе с Китаем? Первые двенадцать лет жизни в этой дыре ей показались адом. Вот и пошла она по миру Целых десять лет понадобилось бродяжке, чтобы наконец угомониться, обрести свой угол. «Углом»
Аида называла пятикомнатную квартиру на Фурштадтской. Уже больше года она жила в Санкт-Петербурге и считала его своей настоящей родиной. По крайней мере, здесь родился ее прадед и здесь умерла прабабушка…
Старая Аида, мудрая, ворчливая цыганка, полвека провела в разлуке с любимым городом, а вернувшись, прожила всего три дня, да и то в полном беспамятстве. Последние слова сказала по-венгерски, и только правнучка их поняла: «Не будет нигде покоя. Одни скитания. Вечные скитания…»
Имела ли в виду почти столетняя старуха свою загробную жизнь или таким образом напутствовала правнучку, так и осталось неизвестным. Во всяком случае, теперь некому погадать на картах, чтобы предсказать дальнюю дорогу, а сама Аида никуда не собирается. Ей уютно в этом городе, в этом кафе, за этим столиком с остывающим капуччино и любопытными пираньями за стеклом аквариума.
Она всегда мечтала о большом уютном доме для своей семьи. Мечта сбылась. Правда, от семьи остались только сводный брат да мачеха. Есть еще отец, но он далеко, и у него своя семья. Родион до сих пор переписывается с ним, помнит и любит. Для Аиды же отец – нечто чужеродное, когда-то ненавистное, с годами ставшее пустым местом. Однажды ей приснилось, что она любит отца.
Только во сне он называл ее бабушкой. Сон показался ей отвратительным, но с тех пор появилось ощущение дряхлости, словно призрак старой цыганки поселился у нее внутри и Аида теперь приходилась бабкой собственному отцу.
Недавно папаша дал о себе знать, прислал на день рождения открытку с сухим традиционным поздравлением. Она не собирается ему отвечать. Еще чего доброго вздумает приехать! Предлог имеется, и не один – обнять детей, навестить могилу бабушки. К чертовой матери! Она не потерпит в своем доме отца! Пусть снимает номер в гостинице, если ему приспичило!
Отец был деспотом, умудрялся жить в одной квартире с первой и второй женой и подавлял всех, кого мог: обеих женщин, сына. Только бабку он боялся. И был осторожен с ее маленькой копией. Аида с малых лет умела одним только взглядом остановить занесенный над ее головой кулак. Гипноз? Или телекинез? Об этом она не задумывалась, ей было все равно.
Нынешний уклад жизни казался ей слишком спокойным и счастливым, чтобы в нем что-то менять. Каждое утро она выпивала чашку кофе в «Коко Банго» на Литейном. Потом отправлялась в увлекательное путешествие по антикварным магазинам и художественным салонам. Обедать предпочитала в китайском или японском ресторане. Вечером ее можно было снова найти в «Коко Банго». Здесь уже все ее знали, и она знала всех. Ночью в кафе давали стриптиз. Аида любила смотреть на обнаженное женское тело и с некоторыми девушками даже завела знакомство.
Она изо всех сил старалась забыть свое босячество, связи с воровскими шайками и наркоманскими притонами, дни голода и страха. Но одна стародавняя привычка у нее все же сохранилась. Аида любила проводить ночи в парках или садах. Ей нравилось спать на скамейке в Летнем, под статуями восемнадцатого века, привезенными сюда еще при Петре. В Таврическом тоже было неплохо, а вот в парке Михайловского дворца к ней однажды пристали подвыпившие бомжи, и она едва унесла ноги. Ее заветной мечтой было провести ночь в парках Петергофа. Она даже высмотрела место, где могла бы спрятаться перед закрытием, но опасалась собак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67