Аида почувствовала опасность. Это всегда приходило внезапно, как запах серы от нечистого. Она бы обязательно обратилась к врачу, если бы хоть раз ошиблась.
– Ты так и будешь здесь сидеть? – обратился к ней Майринг. – Наверху уже все накрыто.
Кроме них, в гостиной никого не было, и Аида могла бы признаться Марку в своих опасениях, но побоялась выглядеть смешной. Она, как сомнамбула, поднялась из кресла и последовала за ним.
– Я нахожу затею довольно опасной, – высказалась она уже на балконе.
– Чего ты больше боишься: сквозняка или папарацци? – пытался острить Майринг, но она видела, что ему тоже немного не по себе.
Аида наотрез отказалась сесть лицом к Невскому, как предложила ей хозяйка, и устроилась в тени самовара, лицом на реку.
Они приступили к трапезе, обменявшись собственными прогнозами погоды в Петербурге на конец сентября.
– А где вы будете справлять Миллениум? – с умным видом поинтересовалась Софья.
– До него надо дожить, – с присущей ей серьезностью ответила Аида. – До наступления нового тысячелетия еще целых пятнадцать месяцев.
– О! Вы относитесь к разряду скептиков! Мы с Марком отметим это событие через три месяца. Правда, Марк? А вы ждите еще пятнадцать…
– Я вовсе не скептик, – возразила Аида, – я просто умею считать до десяти, до сотни, до тысячи и так далее. Надеюсь, вы тоже начинаете счет не с ноля, а с единицы.
– Она права, – принял ее сторону Марк. – И все эти рекламные фишки рассчитаны на дураков и невежд. Ведь это выгодно дважды справить начало тысячелетия, чтобы срубить побольше бабок. Я как бизнесмен одобряю. Пусть будет Миллениум в этом году! Дурачить народ – любимая забава политиков и предпринимателей!
– Вы слышали, Инга? Он назвал меня дурой и невеждой! – Соня презрительно улыбалась.
«Ой, кажется, она играет с ним! – пронеслось в голове у Аиды. – И совсем, совсем не любит!»
– Прекратите ругаться при мне, а то я сейчас уйду! – Больше всего ей хотелось сделать именно это. – Как два старых еврея, право.
– Откуда ты знаешь про старых евреев? – невесело засмеялся Марк.
– Я как-то целый год прожила в еврейской семье.
– Ты никогда не рассказывала. А мне это очень интересно!
– Да что рассказывать, – неожиданно смутилась Аида. – Это было в Оренбурге, семь лет назад. Меня подобрала на улице пожилая еврейская чета.
– Как подобрала? – удивилась Соня.
– Мне нечего было есть и некуда было пойти погреться, а мороз стоял около тридцати градусов. И я решила замерзнуть. Просто взять и замерзнуть. Села в сугроб и закрыла глаза. И все. Очнулась в комнате, натопленной так, что сказала себе: «Вот я и в аду!» Дом у старичков был деревянный, с русской печью.
Я лежала под ватным одеялом, абсолютно голая, а по телу растекался жар. У меня поднялась температура. Зато я ничего себе не отморозила.
Старичков звали: Самуил Яковлевич и Дина Яковлевна, будто брат и сестра, они и внешне были очень похожи, и фамилии носили почти одинаковые:
Ростоцкий и Стоцкая. Они родились в маленьком местечке на Украине, и в детстве их даже путали, потому что Дину родители часто стригли наголо, боялись тифа.
Поженили их совсем молодыми, в шестнадцать лет. По местечковым понятиям это уже считался поздний брак.
Во время войны они чудом спаслись и успели эвакуироваться на Урал с грудным младенцем. А после войны решили жить в Оренбурге, потому что возвращаться было некуда. Из родственников тоже никого не осталось.
Я полюбила этих милых старичков и, наверное, поэтому так долго у них прожила. Между собой они общались на идише, и были поражены, когда я через три дня заговорила на их родном языке. Для меня это было делом пустячным, я ведь уже владела немецким. Трех дней вполне хватило, чтобы уловить некоторые отличия и жаргонизмы. Они приняли меня за еврейку и не желали слышать никаких возражений. Тогда-то я и поняла, что могу спокойно выдавать себя за представительницу другой национальности, ведь люди верят всему, что подано со знанием дела.
Я наплела им с три короба про моих родителей, получилась слезливая история в духе латиноамериканских сериалов, и они не заявили обо мне в милицию, а соседям сказали, что правнучка приехала погостить. Сын у них рано умер, а внук эмигрировал в Израиль со всей семьей. Звал стариков, но они не трогались с места, потому что пуще всего боялись помереть в дороге. Им на самом деле оставалось немного. И мне даже кажется, что я чуть-чуть продлила отведенное им Богом время. Потому что в заботах обо мне они были по-настоящему счастливы.
Никогда в своей жизни я не получала столько любви и тепла. Никто из моих родных: ни отец, ни мать, ни Патимат, ни даже бабушка – понятия не имели, что значит любить ребенка. Мне стукнуло четырнадцать лет, а им было под семьдесят, но я всегда чувствовала себя с ними на равных, с людьми, повидавшими многое в своей жизни.
До сих пор не могу поверить, что это был не сон, не какая-то детская сказка, придуманная Родькой на ходу. Самуил Яковлевич учил меня ивриту и по субботам мы с ним читали главы из Торы и Талмуда. Он сетовал на то, что я не мальчик, потому что с такими способностями могла бы стать раввином.
Но я сама разрушила сказку, в один прекрасный день исчезла, оставив письмо на древнееврейском, в котором опять наплела массу небылиц. Представляю, как старички охали и качали головами, разбирая мои каракули. И, наверное, немного поплакали…
– А зачем понадобилось исчезать? – спросил Марк.
– Старая Аида мне никогда бы этого не простила. А еще, к тому времени за мной уже водилось несколько темных делишек, в том числе и в Оренбурге, и я очень боялась, что мои старички рано или поздно узнают о них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67