— Мне-то что… — пожала медсестра плечиком — Меньше народу — больше кислороду.
И удалилась вместе со своей тележкой. Больше до утра никто Соню не беспокоил. Книжка почти закончился, когда дверь снова распахнулась, и, громыхая ведрами, в палату протопало несуразное существо в белом халате, длинные полы которого были заткнуты за пояс, что б не волочились.
Существо было приземистое, исключительно кривоногое, патлатое. Лохмы прикрывала сестринская шапочка, из-под которой волшебное создание пучило на Соню темные, как спелая вишня, глаза. Один глаз то и дело закатывался под лоб, но потом возвращался на место.
Прошлепав в дальний угол, оно грохнуло ведра на пол, плюхнуло рядом мокрую тряпку, и принялось возюкать ею в разные стороны.
— Чистота против микроба необходима находящимся на излечении, — бормотала косоглазая кривоножка себе под нос — Таня моет, Таня санитар… Таня-санитар махала тряпкой все энергичнее, пока, наконец, не своротила ведро, споткнувшись об него. Вода тут же залила полпалаты. На шум вбежала сдобная Полина Степановна, всплеснула руками, и заставила Таню-санитара немедленно подтереть лужу, после чего скрыться с глаз долой и более сегодня не показываться.
— Извините, — сказала Полина Степановна Соне, поджимавшей под себя ноги в промокших тапках — Кикимор — он и есть кикимор, ничего по-человечески делать не научится.
— Зачем вы так? — удивилась Соня — Она старается. Что уж так сразу кикиморой ругать?
— Та кто ругает-то? — пожала пухлым плечиком Полина — Кикимор и есть. Ее в лесу нашли, при больнице выросла. Кто ж она по-вашему?
— По-моему — несчастная девушка, — честно ответила Соня — Вы же медработник, неужели синдром Дауна не узнаете? Родители пили, по всей видимости, вот вам санитар Таня и получилась.
Однако Полина была другого мнения. Усевшись напротив Сони, она принялась рассказывать какую-то ерунду про некрещеных детей, умерших во младенчестве. После смерти такие дети ходят по лесу и плачут. В народе их называют кикиморами. Кикиморы и есть. Все, как один, кривоножки косоглазые, только плачут-жалуются, да слюни пускают. В Заложном их чуть не каждое лето находят, возят в Калужский детский дом. Если кикимору взять к людям и воспитать, как человека, она научится разговаривать, выполнять несложную какую-нибудь работу. Умной и красивой, правда, кикиморе не стать никогда, но в остальном — человек как человек. И про свою прошлую жизнь ничего не помнит.
Соня улыбнулась:
— Полина Степановна, неужели вы в это верите?
— Раньше не верила, — ответила Полина Степановна — Пока Таню не нашла. Я тогда молодая была. Пошла как-то летом в лес за грибами — у нас тут такие грибные места, сказка просто. Бывало, с утра уходишь, а к обеду уже две корзины наберешь. Белые, подберезовики… Ну вот. Пошла я, значит, долго ходила, смотрю, дело к вечеру, пора домой. А я устала, ноги аж отваливаются. Думаю, сяду передохну. Села под дерево, слышу — наверху что-то шебуршится. Посмотрела — никого. Ну, думаю, гнездо, мало ли что. Может, сорока, а может, сова — тут до сих пор их в лесу полным-полно. Сижу дальше. Вдруг что-то как скокнет по стволу вниз, прям на меня. Еле пригнуться успела, оно меня по волосам шворкнуло, я даже и не рассмотрела, кто это был. Перепугалась, помню. Слышу — убегает по кустам, только ветки трещат, и смеется. Вот ей богу, смех. Ну, думаю, детишки шалят. А лес густой, я далеко ушла. Думаю, покричу, а то забегаются, заблудятся, у нас так часто бывает, потом с милицией ищут. Кричу — слышу, снова смеется. Я на звук пошла. Тут раз — шишкой мне по макушке. Гляжу — и впрямь дите. Сидит на елке, в ветки зарылся, смеется, и шишками кидается. Я говорю: « Так и так, ты что такое делаешь?» А потом ближе подошла — мама дорогая, да это ж маугли! Тогда, помню, в Комсомолке была большая статья: в Сибири где-то нашли мальчика, он маленьким потерялся, в лесу с волками жил. Его когда забрали, он ни ходить, ни говорить не умел, только кричит и кусается. Ну, думаю, и у нас тоже самое. Сняла кофту, кофтой его взяла с дерева — мало ли что, может, больной, все же в лесу жил-то… Смотрю — ничего, тихо сидит, вижу, что боится, но не кусается, не царапается. Девочка оказалась. Страшненькая, грязная, такая маленькая, как куколочка. Глазки косенькие, ножки кривенькие — слезы, одним словом. Ну, я ее в больницу принесла, так и так, говорю, нашла вот. Написала в милицию заявление, все, как положено. Пришла домой, бабке рассказала. Бабка, она с Украины у меня, говорит: «О, Поля, так ты ж мавку подобрала. Теперь ее крестить надо, не то помрешь». У них в Херсоне этих кикимор мавками звали. Они по весне кричат, как кошки: мау, мау. Я сначала рукой махнула: какие мавки, кого крестить, что за бабкины сказки… А через неделю свалилась с высоченной температурой, и ничего не помогает. Чуть не умерла. А потом Таню окрестили — и сразу поправилась, вот вам и сказки. Бабка ее крестить в Калугу возила, в корзине, платком накрыла, и на автобусе… У нас тут в округе ни одной церкви нету. Так-то, — резюмировала Полина, вставая со стула. И широко улыбнувшись сочным розовым ртом, поинтересовалась:
— Вы, Сонечка, завтракать будете?

Глава 8
По дороге с работы Виктор Николаевич Веселовский вспомнил, что дома — шаром покати, и в течение двадцати минут околачивался у дверей гастронома, ожидая открытия. Веселовский трудился сторожем в детском саду номер семнадцать родного города Заложное, и заканчивал смену в половине девятого утра. Гастроном открывался в девять тридцать. Каждый раз, покидая рабочее место и собираясь за покупками, Виктор Николаевич как мог, тянул время, тщательнейшим образом причесывал остатки седеющей шевелюры перед низким зеркалом в уборной, аккуратно складывал в сумку газеты и научно-фантастические романы, которые на досуге почитывал, неторопливо обходил территорию детсада, дабы убедиться, что никакие злоумышленники не набросали по кустам пивных бутылок, и, наконец, неспешным шагом выходил за ворота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13